91 ДЕНЬ В КОНСЕРВНОЙ БАНКЕ

(Кира #проза) 

7 апреля. Третий день экспедиции

Мне страшно писать. Лист белый-белый, и, кажется, что мои закорючки его портят. Пачкают. Получается неровно, хаотично. Но мама дала этот блокнот, и сказала, чтобы я писала здесь. Чувствую себя как неандерталец из аналогового века. Впрочем, выбора всё равно нет. На корабле жесткий режим энергосбережения, гаджетами можно пользоваться не больше часа в день. Со связью — и вовсе беда. Доступ в сеть дается в лучшем случае раз в неделю: тоже на час. Но, видимо, моим родителям плевать, что я потеряю всех своих друзей и подписчиков. Я не знаю, о чем они думали, когда соглашались на работу в этом проекте. Но уж точно не обо мне.

 

И не о Муське. Муську пришлось заморозить. Я плакала столько дней, я просила взять ее с собой, я просила оставить меня с ней на Земле. Мама тоже плакала, но всё равно за неделю до отлета они с отцом отвезли ее на станцию криоконсервации. Доктор пообещал, что как только мы вернемся, они достанут Муську из морозильника и уже через 12 часов она проснется в том же возрасте, в каком уснула. И даже ничего особенного не заметит. А через сутки к ней вернется стопроцентная активность. Но кто знает, каково ей там. Это человеку можно объяснить про криоконсервацию, а кошка… Ведь ей было страшно оставаться там одной с врачами. Наверное, когда холод потек по ее телу, она думала, что умирает… Думала, что мы убили ее… Я — предательница. Я должна была убедить взрослых взять ее с собой. Если уж папа такой большой босс в этом проекте, так мог бы и придумать что-нибудь, объяснить присутствие кошки научными целями. Но у него правила всегда важнее людей. И уж тем более — важнее животных.

 

Ненавижу эту жестяную банку, в которой мы мчимся сквозь Галактику. За три дня я обошла ее, наверное,  тысячу раз. Ни окон, ни телепанелей. Стены, стены, стены. Загибающиеся улиткой коридоры. И я хожу вдоль них по кругу, едва касаясь плечом обшивки — она такая мерзкая, по-больничному холодная. Если бы здесь было хоть одно окно, я бы вышагнула в него. И всё бы это разом закончилось. Друзья бы написали в своих постах: «Она была романтиком, и ушла одна гулять по просторам Галактики». И фотку бы еще какую-нибудь космическую прилепили. Представляю, сколько было бы лайков. Все бы начали обсуждать, какая я была необыкновенная, ранимая натура, как хотела свободы. Но нет, наша банка задраена так, что без консервного ножа ее не вскроешь.

 

Ну вот, уже второй листок блокнота испорчен моим загогулинами. Меня тошнит от того, как неаккуратно выглядят эти записи. Вот реально, голова кружится, когда я смотрю на скачущие в пляске буквы. Я просто хочу набирать текст на клавиатуре. Это что, какое-то запредельное желание?

 

Но моим родителям и на это плевать. Они помешались на своем проекте. Отец всегда был не от мира сего, но тут даже у мамы глаза горят странным огнем. Я ей говорю, что мне плохо, а она начинает рассказывать, как будет хорошо на Х-Планете. Я говорю, что мне нужен доступ в сеть, она начинает мне объяснять про какие-то дурацкие правила. Как будто все их соблюдают! Если отцу дают для работы три часа связи в день, значит, технически это возможно. Значит, их могли бы дать и мне. Ненавижу эту несправедливость. Они относятся к детям как к недолюдям. Лучше бы они сдали меня на криоконсервацию вместе с Мусенькой. Вернулись бы, а тут и свежеразмороженная дочка, через 12 часов откроет глазки, через сутки вернется к нормальной активности. И маяться бы со мной в дороге не пришлось, тратить на меня ценные электричество, воду и воздух.

 

Мама сказала, что мне станет легче, если я буду каждый день писать в блокноте. Но, по-моему, мне становится только хуже. Пока я вывожу на бумаге эти жуткие каракули, я только отчетливее вижу, что вляпалась в полную дрянь.

 

10 апреля. Шестой день экспедиции

 

Они все так трогательно переполошились, когда заподозрили, что у меня началась депрессия. Даже разрешили вне графика поболтать с Надей 15 минут (а завтра — седьмой день, и у меня по праву будет целый час связи! Не могу дождаться).

 

Капитан сводил меня на экскурсию в кабину пилотов. Вот где окна — так окна! Клаустрофобии у меня сразу поубавилось. Они мне что-то рассказывали, тыкали пальцами в какие-то панели, а я всё стояла и смотрела на огни за стеклом. Они как светодиоды в черной винтовой трубе аквапарка. Правда, в аквапарке ты несешься по трубе меньше минуты, а нам терпеть это мелькание 91 день. На самом деле уже меньше: 87. Короче, целую вечность.

 

Меня куда-то звали, но я прижалась к стене и смотрела наружу. Я не знаю, сколько времени прошло. Голоса пилотов становились то громче, то тише. Меня раздражало, что они отвлекают меня от огней, которые только и могут сказать что-то важное. Я пыталась разгадать, что означает этот свет, переливающийся из холодного в теплый и обратно. А потом отец вывел меня из кабины и велел идти к себе.

 

Я пошла по улитке коридоров. Не хотелось думать, куда повернуть, и искать свою каюту. Это отвлекло бы меня от огней. Я их уже не видела, но ведь они по-прежнему летели мимо нас. Или мы летели мимо них? Неважно. Я принципиально не хочу вникать, как всё это устроено. Хватит на нашу семейку моих чокнутых родителей, всю свою жизнь копающихся в законах мироздания.

 

В общем, я шла и шла по кругу, пока не наткнулась на одного из папиных помощников. Даже приблизительно не помню, как его зовут и чем он занимается в этой супер-пупер космической лаборатории, хотя в первый день мне зачем-то подробно обо всей этой фигне (читай — «миссии») рассказывали. Кажется, молодой человек хотел изложить мне эту научную муть еще раз, потому что стал звать в одну из отведенных под исследования кают, сыпать какими-то терминами, на которые у меня с детства аллергия.

 

Я посмотрела на него так, что он резко замолчал, пробормотал: «Извините!» и, не оглядываясь, шагнул в первую попавшуюся дверь за своей спиной. Я очень старалась не рассмеяться над этим горе-ботаником в обтягивающем бледно-голубом лабораторном костюме, но не смогла. Я представила, как расскажу про него Надьке… Наверное, я хохотала неприлично громко, но мне наплевать.

 

Кстати, Надька сказала, что космос на меня дурно влияет: сразу видно, что я уже немного сошла с ума, хотя мы только-только стартовали. Может, она и права. Но мне и на это наплевать. Пусть устраивают меня в дурдом на Х-Планете. На фига было тащить психически неокрепшего ребенка на другой край Галактики?

 

11 апреля. Седьмой день экспедиции

 

Ладно, зря вы думаете, что я истеричка. Нормальная я. Только иногда очень хочу почувствовать себя не нормальной, а особенной. Особенных куда чаще замечают, им помогают и всё разрешают. У нас была такая девочка в школе — с какой-то редкой болезнью или что-то в этом роде. Ей разрешали не делать домашние задания и прогуливать уроки. Как-то она наорала на учительницу, но ее никто не ругал. Просто отвели посидеть в другую комнату, пока за ней не приедут родители. И вот несправедливость такая прямо бесит: одним всё сходит с рук, а другие должны ходить по струночке.

 

Вот попробуй я так себя вести, мне бы сразу досталось. И началась бы знакомая с детства песня: «Как ты можешь? У тебя такие родители, а ты...» А что я? Я виновата, что у меня чокнутые родители? И почему из-за них я должна быть всю жизнь пай-девочкой?

 

Конечно, лучше быть особенной не потому, что ты какая-то больная. Например, другая моя одноклассница с четырех лет пишет стихи, прикиньте? И с двенадцати лет сама шьет себе платья. Главное, что она только в них и ходит. Ни разу не видела ее в джинсах и кроссовках. Вот кто чокнутый так чокнутый! Платья все одинаково блеклые, в каких-то рюшечках, как с портретов трехвековой давности, только короче. Так что вы думаете? Этой девочке разрешили не ходить на физкультуру только потому, что она не может носить спортивную форму. Бред какой-то! Я тоже могла бы сказать, что у меня будет травма самоидентификации, если я … ну не знаю, буду есть брокколи или делать домашку, или мне запретят приходить в школу в расписанной маркерами одежде, или посылать матом директора. Но я почему-то не говорю ничего такого. Да и не придумала я себе пока никакой внятной идентификации. Вот из-за этого-то вся и проблема.

 

Я сама не знаю, какая я. Иногда я тоже хочу быть бледной и хрупкой красавицей, у которой одни стихи на уме. Чтобы мальчики ухаживали за мной, подавали руку, отодвигали стул в столовой... А потом наступает другой день, и я хочу пойти в школу автогонщиков. Носить кожаные куртки и комбинезоны. Летать на огромной скорости по трассам, слушать рев двигателя и ничего не бояться. Тогда пацаны бы меня действительно уважали. А это круче, чем всякие отодвинутые стулья — пододвинуть стул я и сама могу. А потом мне хочется стать умной, как Ленка, которая выигрывает все олимпиады по физике и математике, и точно поступит в самый крутой университет...

 

А я — ни то и ни сё. Я ничем не больна. Я не умная и не глупая. Не красавица и не дурнушка. Я такая средняя, что об этом тошно думать. Не знаю, выйдет ли из меня что-нибудь стоящее.

 

12 апреля. Восьмой день экспедиции

 

Вчера я быстро-быстро проверила соцсети, потом мы целых 40 минут болтали с Надей. А потом я стала прощаться, потому что хотела позвонить еще ребятам из нашей танцевальной студии. Так Надька разобиделась, сказала, что мне на нее наплевать, что я на ней экономлю время. И еще пять бесценных минут мы потратили на препирательства. Замечательно! Потом я кое-как отключилась. Но настроение было уже испорчено. Она вообще не понимает, в каком вакууме я тут (в прямом смысле слова). Сама тоже ведь проводит время с другими, и я не жалуюсь. А я так сразу виновата, если хочу поговорить с кем-то, кроме нее.

 

А ребята ждали моего звонка. Их там человек пять или шесть собралось — связь была плохая, и я толком не поняла. Все они чего-то кричали наперебой. Спрашивали, как у меня тут, в космосе. Хохотали... Как мне их не хватает! Не успели мы поговорить, как мой канал обрубили. Я прямо расплакалась. Это так несправедливо — забрать меня от них от всех...

 

Но я тут мама позвала меня смотреть ролики про модные тренды Х-Планеты, которые она успела скачать для меня, пока канал связи был открыт. Да, на Земле она таким никогда не занималась... Я была в шоке. В общем, посмотрели мы их с ней вместе, похохотали, конечно, ибо так одеваться нельзя.

 

А сегодня у них большой профессиональный праздник. Радуются. Даже песни поют. Эти взрослые такие забавные! Особенно молодой папин помощник. Наконец, запомнила — Илья его зовут. Всё время ко мне подходил, предлагал помочь, что-нибудь подать. А сам неуклюжий! Как его вообще в космос взяли? Удивительно, как он у папы все пробирки не перебил.

 

13 апреля. Девятый день экспедиции

 

Во сне мне снилась Мусенька. Она играла со мной, а потом уснула под боком, свернувшись калачиком. Я проснулась, и мне было так хорошо. Совсем не хотелось открывать глаза. Чудилось, что я дома, в своей комнате. Я позвала ее. Еще раз позвала. Я уже вспомнила, что мы летим в долбаной жестяной банке, и понимала, что моя кошенька не придет, но все равно звала: «Ну, Мусенька, ну милая, пожалуйста! Муся! Муся! Хорошая моя! Кис-Кис! Мяукни хотя бы!» А потом я открыла глаза и заревела.

 

Не знаю, откуда мама узнала, что я плачу. Она точно не могла услышать. В этом корабле все звуки тонут, как в вате, и здесь постоянно неестественно тихо. И даже если ты будешь помирать в своей каюте и душераздирающе кричать, твой крик вряд ли кто заметит. От этого вдвойне жутко. И все-таки мама как-то почувствовала, что мне плохо, и пришла, и начала успокаивать, как будто я совсем маленькая. Обнимала, гладила по спине, что-то говорила. Обещала, что мы обязательно еще будем жить вместе с Муськой.

 

Не знаю, мне трудно поверить. А что если мы сгинем в какой-нибудь космической дыре? Получается, Муську никто никогда не запросит на разморозку? Она так и будет веки вечные в этом ужасном морозильнике?

 

14 апреля. Десятый день экспедиции

 

Стараюсь не думать про Муську, чтобы не сдвинуться окончательно. Хожу кругами по кораблю. Ем по расписанию безвкусную еду. Восемь раз за день переплела волосы. Сфотографировала. Может, мне тут оффлайн-бьюти-блог завести? (ха-ха). Придумываю, что рассказать Надьке на этой неделе. Короче, развлекаюсь на всю катушку.

 

15 апреля. Одиннадцатый день экспедиции

 

Все-таки родители допытались, почему я такая грустная. Пообещали, что когда канал откроется в следующий раз, они сделают совместное заявление для нотариуса. Типа завещания о том, что если вся наша семья погибнет, Муську выведут из криоспячки и найдут для нее новых хозяев. Меня это немного успокоило. Лишь бы эта консервная банка не лопнула до 18 числа.

 

Придурковатый папин помощник постоянно зовет меня посмотреть на лабораторию, обещает рассказать кучу всего интересного. А что там интересного может быть? Пробирки со всякой шевелящейся гадостью? Хилые проростки земных растений? Кусочки метеоритов под микроскопом? Лучше бы меня пилоты к себе позвали. Вот у них в кабине есть на что посмотреть!

 

Но пилоты слишком серьезные. Делают вид, что жутко занятые. Ходят по кораблю быстрыми шагами, за обедом переговариваются на каком-то им одном понятном языке терминов. И всегда в форме — никого из них ни разу не видела в коридоре в простой одежде. И как же эта форма им идет! С ума сойти можно. Все красавцы, как на подбор. Я пыталась флиртовать с одним, самым симпатичным. Но он меня игнорит. Ладно, лететь нам еще 82 дня. Посмотрим, кто кого. Круто было бы завести роман с пилотом и лишиться девственности прямо в космосе. Вот тогда я была бы особенная!

 

16 апреля. Двенадцатый день экспедиции

 

Хочу тортик со сливочным кремом, хочу-хочу-хочу! Нет ничего скучнее, чем есть сбалансированную космическую еду.

 

18 апреля. Четырнадцатый день экспедиции

 

Ура, получилось! По-моему, Надька поверила. И мне не стыдно, что я немножко приврала, потому что скоро все так и будет, как я придумала.

 

Я сказала, что первый пилот — Александр — влюбился в меня. Что поначалу он пристально разглядывал меня в столовой, но тут же отводил глаза, стоило заметить, что я на него смотрю. Но однажды я пришла на обед в коротких шортах и маечке на голое тело. В тот день он не смог отвернуться сразу, заметив мой взгляд. Он приподнял брови и не спеша прошелся взглядом сверху вниз.

 

А вечером я бродила по коридорам и случайно оказалась неподалеку от кабины пилотов. Вдруг дверь открылась — на пороге был Александр. Он предложил мне зайти внутрь. Я пыталась отказаться, но он объяснил, что второй пилот только что ушел на ужин, и я никому не помешаю. Я вошла. Он закрыл дверь на электронный замок, вернулся в свое кресло, а я встала рядом с ним.

 

Верхний свет был погашен, только лампочки на панели таинственно перемигивались. Мы смотрели вдвоем на космос, и он не говорил никаких глупостей, не поучал меня и не объяснял, что тут и зачем. И от этого было очень хорошо.

 

За окном текли огни и какие-то сверкающие тени. Одни из них исчезали, на их месте тут же вспыхивали новые, еще и еще... Я подошла на шаг ближе, потом еще на полшага, и оказалась рядом с ним. Его форменный пиджак висел на спинке кресла, и я видела, как мышцы на его плечах поднимаются и опускаются с каждым вдохом и выдохом. Потом вдали мелькнул хвост кометы. Я нагнулась, чтобы проследить за ней и нечаянно задела грудью его плечо, и мы оба вздрогнули от этого прикосновения. И, мне показалось, что взволнован он не меньше меня, хотя с виду и оставался совершенно спокойным. Когда я уходила, он проводил меня до двери, и на прощание пожал руку, задержав ее в своей чуть дольше, чем того требовал этикет.

 

По-моему, вышло вполне правдоподобно. Как вам кажется? Я, конечно, не так подробно рассказывала, как представляла всё это в голове, и как описываю здесь, в блокноте. Говорить Надьке, что я была без лифчика и что задела грудью его плечо, я не стала, хотя это и было самое классное место всей истории.

 

19 апреля. Пятнадцатый день экспедиции

 

Здесь нет никакой погоды. Совсем. Ни солнечно, ни пасмурно, ни ветрено, ни дождливо. Никак. Если бы было как-то, то можно было бы обрадоваться или пожаловаться, или ждать, когда станет лучше. А в этом безвоздушном пространстве ничего не менялось миллионы лет. И ждать тут нечего.

 

Во сне я видела, будто сижу у озера. Солнце только взошло, и вся вода и половина неба пропитаны его нежно-розовым светом. Поверхность озера гладкая, и в ней отражаются деревья и крохотный покосившийся домишко на другом берегу. В лесу птицы вопят на все голоса. Плечи покрываются мурашками от утренней прохлады, но лучики солнца уже трогают кожу едва ощутимым теплом.

 

Будет ли в моей жизни еще хоть раз что-то подобное? Увижу ли я солнце в нормальном ракурсе, а не как далекую звездочку в пространстве?

 

20 апреля. Шестнадцатый день экспедиции

 

Уф... Девяносто один минус шестнадцать — это семьдесят пять. Кошмарная цифра.

 

21 апреля. Семнадцатый день экспедиции

 

Кстати, совсем забыла написать: родители решили на счет Мусеньки. Теперь я могу за нее не беспокоиться. Если с нами что-нибудь случится, ее устроят в другую семью.

 

Родители вообще стараются делать всё, о чем я их прошу. Но мне от этого не легче. Меня раздражает мамин голос, тошно смотреть, как она широко улыбается за завтраком, как нарочно старается меня приободрить. Хочется просто встать и уйти, чтобы ее не видеть. Она потерялась во времени и уверена, что я — трехлетка, не способная обойтись без всяких сюсей-пусей. Я не против, чтобы меня кто-нибудь обнял и поцеловал, но уж точно не мама. Главный треш в том, что она пытается это делать даже при посторонних. Я крашусь целый час, одеваюсь... и меня вполне можно принять за совершеннолетнюю. А потом в столовке подходит она со своими обнимашками. Какой мужчина после этого на меня посмотрит?!

 

А когда твой отец — большая шишка, это и вовсе катастрофа. Они же все его боятся. Соблазнять дочку шефа — дело рискованное. А ну как уволит или в суд подаст? Думаю, если бы не это, у меня бы уже давно роман на корабле завязался. Я тут самая молодая и красивая женщина. Но что толку?

 

Видимо, я умру девственницей.

 

Трусы они все — вот кто! А еще говорят, что пилоты типа герои...

 

22 апреля. Восемнадцатый день экспедиции

 

За прошедшие 16 лет своей жизни я уже два раза пыталась встречаться с парнями, но оба раза из этого получалась какая-то ерунда.

 

С Колей мы занимались в одной танцевальной студии с четырех лет. Нас сразу поставили в пару, на занятиях ему случалось и обнимать меня, и делать разные поддержки. Но кроме танцев у нас ничего не было. Иногда мы ходили вместе домой, но что в этом особенного, если нам по дороге? Но почему-то с самого начала никто, включая наших родителей и педагогов, не сомневался, что у нас любовь. Похоже, я узнала об этом последней. Узнала и удивилась.

 

Мне рассказали девчонки. Оказывается, они как-то целый час сидели вместе с Колей на лесенках в школе и допытывали у него, любит ли он у меня и правда ли, что мы встречаемся. Он сказал, что влюбился в меня чуть ли не с первого взгляда, и что да, он считает меня своей девушкой... Нам тогда было по 14.

 

Сначала я расхохоталась. Не каждый день узнаешь такие подробности о своей личной жизни. Потом стала всё это обдумывать, замечать, как он смотрит на меня. И вот все привычные поддержки и назначенные педагогом танцевальные объятия вдруг обрели совершенно иной смысл. Чувствуя его руку на талии, я уже не думала про всякие притопы-прихлопы и необходимость тянуть носочек. Я думала о том, что он меня любит.

 

Спустя пару недель я пришла к выводу, что Коля очень даже видный мальчик, и я и впрямь не прочь с ним встречаться. Только его представления о том, что значит «встречаться» сильно расходились с моими. Похоже, возвращаться два раза в неделю домой со студии было вполне достаточно, чтобы считать меня своей девушкой.

 

Я пыталась нарочно оказаться с ним в такой ситуации, где можно было бы поцеловаться, но пуленепробиваемый Коля игнорировал все мои взгляды и полунамеки. Так продолжалось год и семь с половиной месяцев. А потом он сказал, что переезжает. (В такое уж время мы живем, когда все куда-нибудь переезжают. Можно сказать, что нам еще повезло: мы столько лет провели на одном месте. Я знаю ребят, которые из-за своих родителей, живущих в вечном путешествии, сменили десяток школ.) Коля уезжал не так уж далеко — не за океан, а всего-навсего в другой город — каких-то жалких четыре тысячи километров. Три часа пути.

 

С нашего последнего занятия я шла едва живая. Всё вокруг было в лучших романтических традициях: конец мая, теплый вечер, метель из лепестков облетающей яблони и всякая такая фигня. Его белая футболка (люблю, когда мужчины носят белое!), серые глаза, что-то упрямо-непокорное в профиле. Моё еле слышное: «Может, еще постоим!» и в ответ его небрежное: «Слушай, мне еще вещи собирать, я лучше пойду». Всверливаюсь взглядом в его губы, а ему хоть бы что. «Ладно, еще увидимся, пока!» и моё «Пока!» — уже ему в спину. Вот и вся любовь.

 

Пару недель я каждое утро доставала телефон в надежде увидеть среди прочего сообщение от него. Но их не было. Я написала сама: «Как дела?». Он ответил что-то обыденное, прислал пару фоточек с нового места. Я хотела в ответ прислать ему свою фотку... ну такую, чтобы он сразу заскучал. Наверное, целый час вертелась у зеркала с телефоном, удалила миллион корявых кадров, сняла еще миллион и снова удалила. Выбрала почти приличную, но с немного расстегнутой кофточкой. Только пара пуговок. Так даже в школу можно пойти. Наверное. Хотя на аватар я бы ее не поставила. Слишком интимная, только для Коли. Но зачем она ему? Да, красивая. Волнующая. А может, вульгарная?.. Пофоткалась еще, но выходило хуже. После трех чашек кофе и сотни кругов по квартире я все-таки отправила «ту самую».

 

Минута, две, три. «Был в сети 4 минуты назад». Наконец: «Просмотрено». «Был в сети только что»... Чашка чая с конфетой. «Был в сети 8 минут назад». «Был в сети 11 минут назад». Руки дрожат. «В сети». Ничего. Телефон летит в стену и бесшумно падает на мягкое ковровое покрытие. «Был в сети 2 минуты назад». «Печатает...» Чувствую, как по щекам катятся слезы. Новое сообщение: «А у тебя фронтальная камера на сколько мегапикселей?» Идиот! Набрала число, едва попадая в клавиши, отправила и отрубила питание.

 

Через пять минут я, конечно, вернулась в сеть. Позвонила Надьке. И долго-долго рыдала. Надька сказала, что Коля просто еще маленький, чтобы написать: «Ты красивая!», «Скучаю» и тем более «Хочу тебя». Что потом он дорастет. Я ей поверила.

 

А через пару недель вся Колина лента была завалена фотками с какой-то размалеванной грудастой девицей. И я еще боялась показаться этому придурку вульгарной! Они в кафе в обнимку. Они у друзей на вечеринке, причем девка сидит у него на коленях, а его рука бесцеремонно лежит на ее бедре. Они на каком-то высоченном мосту с водопадом на заднем плане. Последней каплей стало видео, которое она опубликовала на его странице. На видео они протяжно целуются в засос. Сколько у этой бабы мозгов, чтобы такое постить?! Я пересмотрела полутораминутный ролик раз сто или сколько успела, не помню. Потому что через полчаса Коля его удалил. Но у меня до вечера и во сне стояла перед глазами вся эта гадость. Почему он так и не сделал этого со мной?

 

Спустя месяц размалеванная девица исчезла из Колиных друзей, а ее фотки пропали с его страницы. Видимо, натрахались. Но мне было уже все равно.

 

23 апреля. Девятнадцатый день экспедиции

 

А потом я как-то ехала в монорельсе. Рядом сел парень. Не сказать, чтобы красавец, но ничего, сносный. Спросил, что я слушаю. Я дала ему один наушник. Сказал, что это его любимая группа, что у меня хороший вкус и клёвые кроссовки. Рассказал, что учится в университете на элитной специальности, пару раз пошутил, попросил добавить его в друзья. Спустя пару часов мне прилетело приглашение сходить в субботу погулять в центральный парк. Ну ок, почему бы и нет.

 

В парке в тот день шел музыкальный фестиваль. Я думала, мы вместе послушаем ребят, потусуемся. Но он предложил сначала где-нибудь посидеть. Уговаривал выпить вина, я заказала свежевыжатый сок. Еще раз послушала о том, какой крутой у него вуз, какая крутая была школа и как круто он в ней учился. «Молодец!» — говорю. А про себя думаю: «Ну и чо?»

 

Уже собиралась ему рассказать, будто я крутой спец по космической биологии (слов-то правильных я в своей очумелой семейке нахваталась), что родители хотят отдать меня в инженеры, но я выиграла кучу конкурсов, и меня уже держит в поле зрения столичный универ. И что теперь-то моему суровому отцу — потомственному рабочему — деться будет некуда и придется отпустить меня заниматься наукой (ха-ха!). И что я от своей детской мечты не отступлю, хоть и со скандалом, потому что я вообще очень упертая...

 

Но мой знакомый про учебу почему-то не спросил. Вместо этого поинтересовался: «А что ты с натуральным цветом волос ходишь? Это же скучно. Не думала покраситься в лиловый или оранжевый? Я бы хотел, чтобы моя девушка была яркой!» Я стала придумывать, что бы такого ответить, а ответить-то и нечего. Плечами только по-идиотски пожала. Стала думать, может, и правда, пора покраситься? А пока я думала, он взял меня за руку и повел в глубину парка. Сказал, что красивый пруд покажет. А рука у него такая противная — мягкая и липкая. Я свою ладонь побыстрее выдернула, но в аллею с ним все-таки пошла.

 

Там, и, правда, маленький заросший пруд оказался. Сели мы с ним на согнувшуюся старую иву (эх, я бы пожертвовала будущим часом связи, чтобы снова там посидеть. Только одной). И он своими противными белыми руками давай меня за плечи обнимать. Я его руку убираю, а он опять. Потом вдруг прервал на полуслове историю про свой крутой вуз и говорит: «Слушай, ты чего выделываешься? К тебе длинная очередь из поклонников стоит?» Я растерялась, только головой помотала. «Ну так если на романтическое свидание пришла, так надо и вести себя по-взрослому. У меня нет времени любоваться, как ты ломаешься». А сам руку опять на коленку кладет и в глаза так пристально глядит. Я про себя думаю, может, я, и правда, зря как дура ломаюсь, а рука моя тем временем без всякого согласования с головой как залепит с размаху по его противной белой клешне. Он аж отшатнулся. Я встала и прочь пошла: туда, откуда музыка слышалась. А он вслед: «Деньги за кафе верни! Я что зря тратился?» Про себя думаю: «Надо бы деньги отдать, это по-честному», но почему-то даже головы в его сторону не повернула. Так и ушла. Сердце внутри прыгало от горла до самого желудка. Но я все равно красиво шла и не быстро. Потому что, чего мне бояться?

 

И до сих пор не жалею, что испортила свое единственное в жизни романтическое свидание. Хотя с тех пор я еще чаще думаю, что девственницей помру. А теперь вот эти пилоты. Неужели я совсем некрасивая?

 

24 апреля. Двадцатый день экспедиции

 

Нарядилась. Накрасилась. Грациозно гуляла по коридорам, пару раз наткнулась на Александра, поулыбалась. Потом меня заметил отец: что-ты-тут-без-дела-слоняешься-лучше-помоги-в-лаборатории. Тьфу! Пришлось три часа возиться с их дурацкими пробирками, считать каких-то светящихся крошечных жучков — сколько серебристых, сколько зеленоватых... То еще развлечение!

 

25 апреля. Двадцать первый день экспедиции

 

Уф, только что с Надькой разговаривали. Можете меня поздравить! Всё получилось. Сказала, что роман с первым пилотом приближается к кульминации. По моей легенде дело было так.

 

После того раза, когда мы остались наедине в кабине, он избегал меня несколько дней. А потом...

 

Что было потом, я придумать никак не могла. В космосе невозможно подарить девушке цветы (где их взять?) или пригласить ее на свидание (куда тут пойдешь?). Снова повел в кабину? Как-то тупо — чего ему больше нечем девушку поразвлечь? Тут ни кино, ни дискотеки... Надька, конечно, ни черта в космических кораблях не смыслит, но даже она сообразит, что я вру.

 

Пришлось напустить тумана. «Мы столкнулись при совершенно немыслимых обстоятельствах... Нет, я не могу даже тебе сказать, потому что от этого могут пострадать другие люди... Главное, что мы остались одни. Он прижался губами к моим губам, а когда я чуть приоткрыла рот, он стал целовать меня прямо с языком. У меня аж голова закружилась, наши пацаны ничего подобного не умеют. Ну еще бы, я ж взрослого мужчину подцепила! А ты думала? Он минут пять оторваться не мог. И в следующий раз точно предложит секс. Как я догадалась? Да потому что он ни какой-нибудь девственник безмозглый! Ну и еще потому что он так настойчиво меня обнимал, что даже две пуговки на платье расстегнул (две пуговки, похоже, всплыли из истории с селфи. Ну да ладно, Надька ее вряд ли в деталях помнит). Кто потом застегивал? (Черт бы побрал ее идиотские вопросы? Маму с папой попросила помочь...) Ну я сама застегивала. Он был так возбужден, что мог только расстегивать. Откуда узнала, что он возбужден? Да уж догадалась, не вчера на свет родилась. Учи, дорогая, мужскую анатомию. Что потом? Потом мы услышали, что идут люди, и он сразу скрылся за ближайшей дверью. И мне только чуть-чуть влетело, что я там, где мне гулять не положено. В общем, если все пойдет успешно, на следующей неделе я тебе расскажу, Надя, каково это заниматься любовью с настоящим мужчиной».

 

У нее была еще сотня не менее дурацких вопросов, но к счастью, время связи подошло к концу.

 

Для меня это принципиально — переспать с парнем вперед Нади. Помню, как она рассказывала, что поцеловалась. И еще потом так презрительно подчеркивала, что вот, мол, она вся такая опытная. Опытная! Ха! Это с Гришкой-то с нашим опыта можно понабраться? Да он даже обнять ее как следует боялся. Представляю, что там был за поцелуй. То ли дело у меня — роман с первым пилотом!

 

27 апреля. Двадцать второй день экспедиции

 

Вчера был такой насыщенный день, что я даже не успела ничего написать.

 

Я нарядилась, накрасилась и пошла по своему обыкновению обтирать плечом коридоры нашего коридора-улитки в надежде обменяться взглядами с кем-нибудь из пилотов. И тут из своей двери выскакивает Илья. Он, конечно, всегда полоумный, но тут он выглядел полоумным вдвойне. «Ириша! Ириша! Можно вас на минутку?»

 

Ну ок, захожу в лабораторию. А он мечется, чуть ли волосы на себе не рвет. Начнет что-то говорить, на полуслове сам себя обрывает, и уже говорит что-то другое. Ничего не разберешь. А потом вдруг махнул рукой, да как выпалит: «Она рожает! Понимаете, рожает! Что я скажу вашему отцу?» Я, грешным делом, подумала, девушка у него на Земле рожает. Или что-то в этом роде. Только причем тогда мой отец?

 

С горем пополам разобралась. Оказалось, что рожает лабораторная хомячиха.

 

— Ну и что, — говорю, — пускай себе рожает!

 

— Нет! Ей нельзя рожать. У нас нет этого в плане экспериментов. У нас проверка на физическую выносливость по плану. А как я ее буду проверять, если она то беременная была, то вот теперь кормить потомство будет?

 

О Боже. Ненормальный.

 

— Ну в другой раз проверите выносливость. Беды-то.

 

Нет, оказывается, в другой никак нельзя. Это такие деньги. А еще есть спонсор какой-то биодобавки, которую теперь давать страшно. Спонсор хотел получить сведения для рекламы своего продукта. И вот всё прахом: контракт, миссия, здоровье хомячихи и его, Ильи, научная карьера.

 

Историю происхождения незаконнорожденных хомяков бедолага Илья и сам точно не знал. То ли он не досмотрел за своей подопечной и в аккурат перед вылетом с Земли она умудрилась залететь. То ли он взял хомячиху не из той клетки. Только здесь на корабле, особенно последние десять дней, он стал замечать, что со зверюгой творятся странные вещи. И уж с его-то биологическими познаниями, явно понимал, какие именно. Должен был понимать. Но гнал от себя эти мысли, придумал какое-то космическое расстройство хомячьего поведения и даже принялся описывать его в журнале наблюдений. Открытие, видать, рассчитывал совершить. Диссер замыслил: «Как космическая радиация стимулирует развитие ложной беременности у хомяков». Но с диссером у него пока не выйдет...

 

— Идиот! Идиот! Как я мог так облажаться?

 

— Может, я тогда пойду? — аккуратно поинтересовалась я.

 

— Нет-нет, Ириша! Останьтесь. Помогите мне придумать что-нибудь! Что сказать вашему отцу?

 

Я стояла молча, скрестив на груди руки. Вся такая красивая. И чуточку ухмылялась. Потом снисходительно бросила:

 

— Ну покажите хоть ваших новорожденных, раз уж уйти отсюда нельзя!

 

— Ах это? — он, словно, удивился. Потом махнул рукой. — Они там в клетке. Смотрите на здоровье.

 

Я подошла. Клетка пряталась среди разнокалиберных аквариумов, склянок и контейнеров, в каждом из которых копошилась какая-то жизнь, залетевшая в космос без всякого на то согласия (совсем как я). Я заглянула в гнездышко хомячихи. Возле ее бока рядком лежали детишки. Делать было особо нечего, так что я принялась разглядывать эту народившуюся братву.

 

— Не могу понять, сколько их. То ли десять, то ли одиннадцать, — небрежно бросила я.

 

— Ага... — буркнул Илья, продолжая мерить широченными шагами лабораторию. Потом вдруг резко остановился. — Что вы сказали? Кого десять... или одиннадцать?

 

— Ну этих, хомячьих детей.

 

— Не может быть! — он стремглав бросился к клетке и простонал. — О нет, она еще рожает!

 

Скоро детушек у новоиспеченной мамаши было уже двенадцать. По измученному лицу Ильи можно было подумать, что их всех он родил собственноручно... ну то есть самолично... или не знаю, как принято в таких случаях говорить.

 

— Илья, да не говорите вы ничего папе! Неужели он заметит? У вас тут такой бедлам — ничего не разберешь.

 

— Как это не говорить? Да вы что?! Это же сенсация. Я же должен это описать... Но как она их выкормит? Чем мы будем их докармливать? У нас же нет, мы же не планировали... Только биодобавка спонсора... Нет! Ириша, скажите мне, что я сплю!

 

Мне порядком надоела эта мужская истерика. Хотя в чем-то всё это выглядело забавным и милым.

 

— Илья, вы хотите, чтобы я сама поговорила с отцом?

 

Он энергично затряс головой в ответ.

 

— Ну ладно, пойду поищу его, — вальяжно сообщила я, хотя уже начала заражаться бурей эмоций этого сумасшедшего лаборанта. — Она там больше никого не рожает?

 

— Думаете, может еще? — Илья аж подскочил к аквариуму. — Нет. Всё в порядке. Больше не рожает.

 

И я пошла искать отца. Он работал с документами в своем кабинете.

 

— Пап, как дела?

 

Легкий кивок в ответ, отцовский взгляд едва коснулся меня и снова уткнулся в монитор.

 

— Не знаю, важно ли это, но там у вас хомячиха родила, — сообщила я.

 

— Она не могла родить, мы брали только одного хомяка.

 

— Ну значит, у меня галлюцинации. И я видела двенадцать фантомных хомячат.

 

— Чего? — отец впервые по-настоящему оторвался от экрана.

 

— Ну пойдем, сам посмотришь. Только Илью не увольняй, пожалуйста, он нечаянно беременную хомячиху на корабль взял.

 

— С чего ты взяла, что я его уволю? Это не его вина. Биоматериал нам готовили другие сотрудники.

 

Чтобы поспевать за отцом, мне пришлось бежать едва ли не вприпрыжку. По дороге я еще раз выслушала про миссию, спонсора, нецелевые расходы и всё такое. Странные эти ученые. Им хомячиха родила целых двенадцать новых жизней. А они про деньги.

 

Потом была умилительная сцена в лаборатории. Меня отправили за мамой. Через полчаса в комнатушку, заполненную до предела разными тварями и склянками, набилось не меньше всякого народа. Они галдели, спорили, удивлялись. Наконец, всю эту гомонящую толпу отец увлек в кафетерий. А мы остались вдвоем с Ильей и счастливым семейством. Я пригляделась. Под очками у него блестели слезы.

 

— Илья, что случилось?

 

— У хомяков не может быть столько потомства в одном помете. Я боюсь, она их не выкормит. И часть, а то и все погибнут.

 

И я как-то неожиданно для себя вдруг спросила:

 

— Хотите, я помогу вам их кормить?

 

28 апреля. Двадцать третий день экспедиции

 

Когда Илья пришел в себя и смог мыслить разумно, он, конечно же, придумал, чем докармливать хомячат. Теперь я хожу в лабораторию шесть раз в день, чтобы помочь ему с кормежкой. Вдумайтесь: шесть! С раннего утра до позднего вечера. Надо же быть такой идиоткой, чтобы собственноручно-лично-как-его-там на всё это подписаться! Мне некогда привести себя в порядок. Я не успеваю в кафетерий в то время, когда у Александра перерыв, чтобы красиво пройти мимо его столика. И даже на перерывы других пилотов успеваю не всегда. У меня тут планы на жизнь рушатся, а я хомяков кормлю, мать их.

 

Брать в руки их страшно. После кормежки они сразу становятся такие пухленькие. И, кажется, даже видно, как наше «молоко» плещется в их животиках. Кожица у них почти прозрачная, а шерстки еще совсем нет. А ведь тоже что-то соображают: зевают, лапками в воздухе перебирают.

 

29 апреля. Двадцать четвертый день экспедиции

 

Все ок. Дети растут. С ними не до писанины. Илья говорит, что спасем всех.

 

30 апреля. Двадцать пятый день экспедиции.

 

Сегодня Илья дал хомячатам попробовать нормальной взрослой еды. Они, правда, ничего не поняли, по-моему. Зато я заметила, что детишки у нас будут разного цвета. У пятерых шкурка начала темнеть.

 

А у хомячихи ни стыда, ни совести. Ушла бегать в своем бестолковом колесе. Дети замерзли без нее, и так жалобно попискивали. Думает, что, если мы их кормим, так от нее уже ничего и не требуется.

 

Илья весь в работе. Что-то строчит в своем журнале, чертит, бормочет... Он и раньше-то из своей лаборатории почти не выходил, а теперь готов здесь ночевать. И ночевал бы, если бы отец его не гонял.

 

А то пускается в рассуждения, что вот скоро малыши подрастут, и надо бы их расселять, а некуда. И колес для беготни им нужно несколько, и нужно что-то придумывать. Тоже мне, нашел необходимый девайс! Мне вот жизненно необходим круглосуточный интернет, но я же как-то терплю.

 

1 мая. Двадцать шестой день экспедиции

 

Сегодня я примчалась к Илье утром строго по графику, даже голову вымыть не успела. Он встретил меня у двери, проводил к клетке, раздвигая по дороге всякое барахло, и говорит:

 

— Ириша, смотрите!

 

Смотрю. Наши подопечные шерсткой обрастать начали. Только почему-то сегодня не пищат. Странно. Спрашиваю:

 

— Ну что, где наша смесь?

 

А Илья в ответ:

 

— Она нам больше не понадобится, — и улыбается по-идиотски во весь рот, — теперь ребята могут грызть обычный корм.

 

— Значит, и я вам больше не нужна? Могли бы и предупредить! — я рванула к двери, небрежно расталкивая стулья и коробки в узком проходе.

 

— Да почему же, Ириша! Подождите! Очень нужны, у нас тут как раз…

 

Я хлопнула дверью, не дослушав. Вот так возишься-возишься с этой малышней, душу вкладываешь, а они берут и за несколько дней вырастают. А Илья вообще — обманщик и предатель. Видеть его не хочу.

 

2 мая. Двадцать седьмой день экспедиции

 

Вчера принципиально не ходила в лабораторию. Вот еще не хватало, смотреть на всяких дурацких хомяков. Сегодня придется общаться с Надькой, а у меня нет идей. Уточняла, можно ли перенести сеанс связи, оказалось, всё строго по графику. Отказаться, что ли? Не про хомячат же ей рассказывать! В соцсетях теперь бывать тоже неинтересно. Я ведь 27 дней ничего не постила, а, значит, лайков и комментариев там не добавилось. Когда начинаю листать ленту, понимаю, сколько всего пропустила. Люди там какие-то свои новости обсуждают и флешмобы, про которые я ничего не знаю. Но все их проблемы кажутся мелкими и далекими. Короче, я решила, чтобы не расстраиваться, до прилета на Х-Планету в соцсети не заглядывать.

 

3 мая. Двадцать восьмой день экспедиции

 

Вчера мне пришла гениальная идея: спросить у Нади, а как у нее дела. Думала, хоть пять минут выгадаю. А Надька внезапно взялась мне рассказывать всю свою жизнь. И вдруг залилась слезами.

 

Родители хотят, чтобы она непременно поступила в один из лучших вузов Планеты. Только не могут определиться, в какой. Папа считает, что у нее талант к художественному творчеству, требует, чтобы Надька занималась академическим рисунком, живописью и прочей такой штукой. Мама утверждает, что все эти рисования ни к чему серьезному не приведут, и надо развивать Надины склонности к точным наукам. Каждый вечер заставляет ее решать по несколько задач повышенной сложности из всяких методичек по физике и математике.

 

При этом родители постоянно собачатся между собой, выясняя, кто прав и на чем важнее концентрироваться. Бабушку никто особо в расчет не берет, но та, как потомственный переводчик уверена, что Надя должна заниматься языками, потому что «у девочки врожденные способности». А у Нади уже мозги дымятся. И хотя раньше ей нравилось и рисовать, и решать, и переводить, сейчас она всё это ненавидит. И вообще уже никуда поступать не хочет, а хочет пойти работать волонтером — устраивать праздники и всякие мастер-классы для детишек, которые лежат в больницах. Правда, родители говорят, что это не работа, потому что за нее никто не платит зарплату, и даже слышать про нее не хотят.

 

В общем, они там все настолько переругались, что друг с другом не разговаривают. Стоит Надьке сесть за уроки, как у нее начинает кружиться голова и ее дико тошнит. А в таком состоянии очень трудно решать задачи и правильно строить композиции рисунков. Даже штриховки делать трудно. Надя говорит, что однажды ее вырвет прямо на лист бумаги, так ей все это надоело.

 

И еще она страшно завидует мне. И совсем не потому, что у меня роман с первым пилотом, а потому что мои родители очень заняты своим проектом и не лезут в мою жизнь, не заставляют заниматься и «срочно определяться с будущим факультетом, чтобы уже начать готовиться к поступлению как следует». (Это «как следует» Надю особенно пугает, может, именно поэтому она так не хочет выбирать специализацию).

 

— До конца школы два года, а моя жизнь уже сейчас похожа на непрерывную пытку, — говорила Надя, всхлипывая. — Я не могу больше впихивать в себя все эти знания. У меня не осталось в мозгах свободного места для хранения. Всё, о чем я думаю: это какой повод изобрести, чтобы не делать то, что подсунут мне вечером, как бы не пойти к репетитору и на курсы. Я просыпаюсь безумно уставшей, а к вечеру становится еще хуже.

 

Родители злятся, когда Надька тупит над задачами и прогуливает репетиторов. Говорят, что она неблагодарная лентяйка и совсем не думает о будущем.

 

— Ну и плевать, лучше пусть они совсем во мне разочаруются. Может, хоть отвяжутся. Ирка, ты такая счастливая, что у тебя нет никаких особенных склонностей и никто не лезет их развивать. Ты даже представить себе не можешь, как тебе повезло.

 

Потом Надя расплакалась еще хуже, прямо зарыдала. И сказала, что недавно услышала, как мама с папой вечером разговаривали на кухне. Так она узнала один страшный секрет, который никому не может рассказать. Я начала выспрашивать, что же за секрет такой, но Надька только громко всхлипывала. А потом сеанс связи закончился. И вот с тех пор я в ступоре. Что же там такое еще задумали ее родители? Как Надьку спасти? Если я настоящая подруга, то должна ей как-то помочь. Только понятия не имею, как.

 

4 мая. Двадцать девятый день экспедиции

 

Поначалу мне казалось, что я умру со скуки в этой консервной банке. Отсутствие интернета всегда вызывало у меня состояния, несовместимые с жизнью. Прежде, когда я оказывалась вне зоны доступа к wi-fi, у меня начинала дико болеть голова. А сейчас я почти не вспоминаю про своих сетевых друзей и игры. Да и времени нет. Жаль только, что я не могу загуглить, что делать в Надькиной ситуации. Приходится думать самой. А это совсем непросто.

 

Вчера перед сном мама, как обычно, зашла пожелать мне спокойной ночи. И как-то аккуратно издалека принялась намекать, что в лаборатории нужна моя помощь. Что Илья совсем измотался. У него сейчас сложная стадия эксперимента со светляками, проростки овса прорастают как-то не так или не прорастают вовсе. В общем, беда. А еще хомяки. Им вот-вот нужны будут колесики для бега и лабиринты. А ничего этого нет. Малышам нужна помощь и ты ды и ты пы. Всё это мама произносила с какой-то скромно-вкрадчивой улыбкой.

 

— А моё какое дело? — буркнула я.

 

— Ирочка, если у тебя есть время, помоги Илюше, пожалуйста.

 

Нет у меня времени! Мне надо думать, что делать с Надькой. Мне надо соблазнить первого пилота. Мне еще и по школьной программе бы хоть изредка заниматься. Понятно, моих родителей почему-то эти проблемы с поступлением вообще не беспокоят. Засунули же они меня в этот корабль на три месяца прямо посреди учебного года! Но маме я не рискнула всё это вываливать. Только нехотя протянула:

 

— Ладно, мама, поняла. Схожу я завтра, так и быть, раз ничего он там без меня не может...

 

И вот сегодня пришлось идти. Едва успела пересечься с Александром за завтраком: когда я влетела в кафетерий, вся такая накрашенная и с убранными наверх волосами, он уже допивал кофе. Я громко сказала: «Доброе утро!» В зале было всего три человека. Он вежливо кивнул (я бы даже сказала: сделал поклон) и, кажется, задержал на мне свой взгляд на секунду дольше обычного. Правда, ни на ноги, ни на грудь так и не глянул. Наверное, старается быть воспитанным... Или... не знаю, в общем.

 

Есть я начинала изящно, с ножом и вилкой, но, когда Александр вышел, я быстро закидала остатки завтрака в желудок и пошла в лабораторию.

 

Илья, как меня увидел, так и расплылся в улыбке.

 

— Ириша, как я рад, что вы пришли! Вас тут очень не хватало. Смотрите, как наши малыши подросли, — он радостно кинулся раздвигать стулья и коробки, чтобы я смогла протиснуться в угол, где стояла клетка с хомячьим семейством.

 

Ребятишки стали куда больше походить на пушистиков, чем на полупрозрачных личинок не пойми какого зверя. Глаза у них так и не открылись, но они уже довольно уверенно передвигались по клетке — кто под бок к маме, кто поближе к взрослой еде.

 

— Им срочно нужны тренажеры, — взялся в который уже раз объяснять Илья, параллельно оттирая под краном зеленоватые пробирки. — Если они полезут всей кучей в колесо своей матери, то могут травмировать лапки.

 

Ладно, убедил. Нужны — так нужны. Я долго рылась в коробке со всяким лабораторным хламом, думала, из чего бы смастерить лабиринты и колеса. Несколько раз бегала в свою комнату — искала недостающие детали. И в одну из этих ходок я наткнулась в коридоре на Александра.

 

— Ой, здравствуйте! — внезапно для самой себя выпалила я, едва успев затормозить, чтобы не влететь в него. Ведь виделись же, чего я опять здороваюсь?

 

В ответ он так же, как и утром, неспешно и важно склонил голову, и пошел дальше, не останавливаясь и не говоря ни слова.

 

Остаток пути я пыталась идти неспешно и красиво. Как же это было нудно! Наконец, плюнула на манеры, влетела в свою комнату, захлопнула дверь, и в свете тусклой энергосберегающей лампочки стала рассматривать себя в зеркало. Это был провал: тушь под левым глазом размазалась, прическа растрепалась, давно не пудреный нос сверкал жирным блеском и, самое ужасное, на нем изнутри наливался огромный красный прыщ. Просто чудесно! Я упала на кровать и расплакалась от злости. Вот так пока помогаешь другим, гробишь свою личную жизнь.

 

Зато в тот день я смастерила кусочек лабиринта. Попробовали посадить к его входу одного малыша, но он никуда не пошел, а только жалобно пищал. Но Илья уверяет, что буквально через несколько дней хомячата перестанут бояться незнакомых запахов и начнут исследовать мир.

 

6 мая. Тридцатый первый день экспедиции

 

Вечером я никак не могла уснуть: гадала, что же за секрет у Надиных родителей. Может, они взломали сеть банка и украли деньги на Надькину учебу? Хотя это вряд ли: сначала им бы понадобилось заплатить хакерам, а у них денег нет. А, может, у ее отца появилась другая женщина и он хочет уйти из семьи? Или, нет, это вряд ли — отец у Надьки совсем некрасивый. Скорее, это ее мать завела себе молодого любовника. Сколько ее помню, она вся из себя такая дамочка — платья-не платья, туфли на каблучищах, а сколько пластических операций и подтяжек она сделала, и сказать страшно. Опять же, если бы мать была увлечена любовником, вряд ли бы она каждый вечер проверяла, как Надька уроки делает. Вот я на ее месте лучше бы на свидания ходила, чем решала с дочерью задачи по физике. А она сидит дома и занудствует, значит, не с кем ей пойти.

 

Сегодня утром я спросила у мамы, почему они с папой совсем не интересуются, как я занимаюсь школьными предметами, не отстала ли от программы.

 

— А что, у тебя какие-то трудности? — удивилась мама.

 

— Нет, но... — по правде сказать, за целый месяц, я открывала учебники раза три. Очень ненадолго. Но в этом я, конечно, не созналась. Пошла окольным путем. — Вы же должны волноваться! Все родители беспокоятся об учебе своих детей.

 

— Ой, Ира, я совсем об этом не беспокоюсь. Ты такая умненькая! Ты легко и быстро разберешься со всем, что тебе понадобится. И потом... — мама, смутившись, помолчала, — там, на Х-Планете, такое слабое образование. Я даже не знаю, есть ли смысл тебе идти в тамошнюю школу. Может быть, лучше дождаться, когда мы вернемся на Землю и тогда...

 

Тут я взорвалась:

 

— Мама, ты почему об этом не говорила раньше?! Я во сколько лет, по-твоему, школу должна закончить? К старости? Вы даже толком не знаете, сколько нам придется прожить на этой долбаной планете.

 

— Ты могла бы работать с нами в лаборатории. Там всегда не хватает рук. Поверь, с нами ты узнаешь ничуть не меньше, чем в школе. Особенно, если не будешь отмахиваться от всего, что мы пытаемся тебе рассказать. На Х-Планете очень плохо с кадрами... С колониальной образовательной системой не приходится рассчитывать на грамотный персонал. А у нас, ты же знаешь, серия важных экспериментов, и чем быстрее мы их выполним, тем быстрее вернемся. Для тебя это будет бесценный опыт. Нет, ты, конечно, можешь по утрам и в школу ходить, но... я все же не уверена, что тебе там понравится.

 

— Замечательно, мама! Это называется эксплуатация детского труда. Могли бы и предупредить. Лучше бы я с Муськой осталась на Земле.

 

— Послушай, у нас с папой есть отличный план...

 

— Не хочу ничего слушать! — заорала я, и едва удержалась, чтобы не разразиться потоком непечатных слов. — Вы все меня достали! Вы — два сумасшедших, не способных отвести глаз от своих пробирок, клеток и аквариумов. И хотите сделать из меня такого же зомби. А я нормальной жизни хочу. Че-ло-ве-чес-кой!

 

Мама вдруг перестала мило улыбаться, не спеша поднялась и молча вышла из моей комнаты, аккуратно притворив дверь. От этого стало так жутко, что я даже плакать не могла. Просто сидела и смотрела на свою однотонную мутно-бежевую стену.

 

Не знаю, сколько времени прошло. Может, пятнадцать минут, а может, несколько часов. Я почувствовала, как затекла спина и онемели ноги. Чуть-чуть размялась, стянула платье, в которое успела нарядиться, чтобы прогуливаться мимо кабины пилотов, и залезла под одеяло. Простыни показались непривычно прохладными, и я почти моментально уснула.

 

И вот сейчас я проснулась, и не знаю, что делать дальше. Мама не приходит. Я к ней тоже сама идти не хочу. Я, конечно, не права, что на нее наорала, но извиняться не буду. Они живут, как им нравится, и при этом плевать хотели на меня, на Муську, на всех. Вот и мне на них плевать.

 

***

 

Время уже к ужину, а ко мне так никто и не пришел. Лежу в кровати, натянув одеяло до подбородка, и разглядываю точечки на обшивке стен. Веселый денек.

 

7 мая. 32-й день экспедиции

 

Надоело писать числа прописью. Выводишь их, выводишь, а что толку? Время от этого быстрее не идет. Да и куда мне торопиться? Похоже, на Х-Планете будет нисколько не веселее, чем в этой консервной банке. Здесь хотя бы есть смешной Илья с его хомяками.

 

Кстати! Я же вчера сходила-таки в лабораторию. И что вы думаете? Первый хомячонок залез прямо на моих глазах в новое маленькое колесико и начал неумело перебирать там лапками. Я прям верещала от восторга!

 

А вот мама вчера ко мне так и не пришла. Зато к вечеру пришел папа, принес сок и бутерброды. Спросил, что же у нас такое с мамой случилось. Оказалось, она тоже сидит в своей каюте, надувшись, и ничего никому не говорит. Ну я рассказала папе про нашу ссору, потому что, когда он явился, мне дуться уже надоело. Он повздыхал, но по сути дела ничего не посоветовал. Вместо этого велел срочно пойти в лабораторию и помочь там Илье.

 

— Хватит с меня твоей хандрящей мамы. Должен же кто-то, в конце концов, на этом корабле работать!

 

Работы, и правда, накопилось порядочно. С утра Илья даже не все клетки и аквариумы успел почистить. Когда я пришла, он что-то строчил в журнале, сверялся с приборами. Потом уселся к микроскопу, смотрел и опять что-то быстро записывал своим непонятным почерком с кучей больших петелек. Мы почти не разговаривали, но это было как-то нормально. Каждый делал что-то свое, но мы работали вместе. Иногда я чувствовала полуприкосновение его комбинезона — в таких узких проходах трудно совсем не касаться друг друга, но меня это не раздражало. А раздражало, что моя взрослая мама позволила себе безответственно не выйти на работу и теперь мы с Ильей должны были работать за нее, и папа тоже. А я, ребенок, победила свои обиды, свои страхи и огорчения, и пошла помогать. Так кто из нас тут более взрослый: я или она?

 

8 мая. 33-й день экспедиции

 

Сегодня я проснулась сама, еще до будильника, и пришла в кафетерий к самому началу завтрака. Было пусто, только повара на кухне стучали посудой. И вдруг вошел Александр. Видно было, что он утомлен после ночной вахты. Но все равно он был удивительно красивым, будто сошел с постера от крутого сериала. Безупречно свежая рубашка, будто он ее только что надел, сверкающие ботинки, слегка зачесанные назад волосы.

 

Про себя я подумала: сейчас или никогда. Он налил себе кофе, взял какой-то еды и пошел было в мою сторону, но на полдороги свернул и сел за пустой столик. Пф... Что же делать? Сейчас или никогда, сейчас или никогда...

 

Я встала, забрала свой поднос с почти нетронутым завтраком и подошла к нему.

 

— Извините, Александр! Вы не против, если я с вами позавтракаю. Мне скучно одной.

 

— Конечно, пожалуйста, садитесь, — очень вежливо, но как-то отстранено ответил он.

 

— Вы вели корабль сегодня ночью? — я не знала, что сказать, поэтому городила чушь.

 

— Да.

 

— Наверное, это тяжело всю ночь не спать? Контролировать приборы, вглядываться в звезды...

 

— Мне кажется, здесь день и ночь — очень условные понятия, поэтому нет особой разницы.

 

— Ну да, — я почти перестала есть. Сидела, глядя прямо ему в глаза, и слегка покачивала туфелькой на ноге. Когда-то я читала, что так делают женщины, когда хотят соблазнить мужчину. Но не уверена, что он заметил под столом мою полуснятую со ступни туфельку. Тогда я стала накручивать на палец прядь волос (говорят, это тоже способ соблазнять) и всё время глядела на него. Я всё ждала, когда он спросит, почему я ничего не ем. Но он не спрашивал. Просто методично жевал и смотрел в никуда.

 

— А можно как-нибудь прийти к вам в кабину? Мне так понравилось смотреть на звезды...

 

— Поговорите с вашим отцом. Он подаст заявку, мы рассмотрим ее и выберем подходящее время для повторной экскурсии.

 

— А если попробовать без заявки?

 

— Без заявки посещать кабину запрещено пунктом 3.1 правил эксплуатации нашего судна.

 

Он даже не улыбался. Это был полный провал. Окончательный и бесповоротный. Но я решила идти до конца. Сейчас или никогда!

 

— А если никто не узнает, что мы с вами нарушили правила? Я бы могла прийти, когда все спят...

 

— Извините, мне пора.

 

Он вытер губы салфеткой и бросил ее в пустую грязную тарелку. Изящно поднялся из-за стола и пошел к выходу. Я смотрела вслед. Идеальная фигура, все пропорции соблюдены, прямая спина, линия плеч... Как я хотела, чтобы он обнял меня, чтобы целовал там, в кабине, с видом на звезды. Чтобы его уверенные руки скользили по моему платью, по моему телу... На глаза навернулись слезы.

 

«Всё равно скажу Надьке, что у нас всё случилось», — упрямо подумала я. Но додумать, что именно поведаю подруге, я не успела, потому что в кафетерий залетел Илья. Какой же он нескладный и несуразный на фоне Александра! Увидел, что я сижу одна, расплылся в улыбке. Подбежал поздороваться, потом за едой, забыл чай, потом забыл ложечку, короче, метался туда-сюда, суетился, совсем так же, как среди своих пробирок. Не успел он изложить хомячьи новости, как в кафетерий явились мама и папа. Они вместе над чем-то смеялись. Похоже, им обоим враз надоело быть в ссоре. Естественно, они подсели к нам. У папы с Ильей завязался какой-то слишком сложный для моего понимания разговор. Но мне все равно нравилось их слушать. Потом мама с папой пошли в свой кабинет, а мы с Ильей в лабораторию — делать утреннюю уборку. Всей этой живности все равно, какое у вас настроение, и какой день недели на календаре. Она хочет свежей еды, воды и прочей штуки по интересам. Поэтому биологам хандрить и болеть вообще нельзя. Это мне Илья рассказал.

 

10 мая. 34-й день экспедиции

 

Эти дни я была занята в лаборатории, писать было некогда. Но сейчас на меня навалился стыд. Я сижу и прокручиваю в голове сцену в кафе с Александром. Как же стремно я выглядела! Как ужасно быть девушкой, которая сама навязывается и получает отказ. А если он что-то не так понял? Вернее, если он что-то понял именно так?! А если он кому-нибудь скажет об этом? Отцу, например. Или они будут ржать надо мной вместе с другими пилотами там у себя в кабине, любуясь проплывающими мимо звездами? Типа вот какая-то малолетняя уродка прицепилась... Если это так, то теперь у меня нет шансов и с другими пилотами. Иногда мне кажется, что у меня вообще нет никаких шансов. Ни с кем.

 

Так всё, стоп! Хватит. Если я буду и дальше гонять это всё в голове, то окончательно поверю в то, что я никуда не гожусь и закончу жизнь синим чулком в окружении десятка кошек.

 

***

 

Я окончательно обнаглела! Не поверите, что я сейчас сотворила! Захлопнула дневник, начесала волосы, что звезда из дорогого борделя, накрасила губы яркой помадой, надела свитерок со спущенным плечиком и пошла в лабораторию. Илья что-то записывал в свой журнал наблюдений.

 

— Здравствуйте! — я вошла, закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Стояла и молча смотрела, как он дописывает фразу. Вся такая, как на фотосессии для мужского журнала. Чтобы показать, что он меня видит, Илья поднял один палец левой руки вверх, но не оторвался, пока не закончил абзац. Боялся потерять важную мысль. Ему все его мысли кажутся очень важными. То ли дело у меня: всякие глупости лезут в голову с утра до вечера — такую фигню и забыть не жалко.

 

Когда он поднял глаза и посмотрел на меня, было заметно, как сильно он растерялся. Хотел что-то сказать, открыл было рот, но так и не подобрав нужных слов, закрыл. Пауза затягивалась. Нет, сам он не скажет то, что я хотела от него услышать. Ладно, рисковать так рисковать, что уж там.

 

— Илья, как вы считаете, я привлекательная женщина?

 

Казалось, растеряться еще сильнее нельзя, но ему это удалось. Покраснел. Смутился. Положил ручку, взял пакетик с кормом, вернул его на стол. Выпрямился.

 

— Ирина, вы очень красивая, — почти официальным тоном произнес он и еще гуще покраснел. — Я... То есть мне... очень рад... В общем — красивая.

 

Я расхохоталась, уж больно несуразным он был в этот момент. Бросила на ходу: «Спасибо!» и вылетела из лаборатории. Я неслась по коридору, и едва сдерживала смех. Наткнулась на отца: «Что с тобой?» В ответ жестами «Ничего, всё нормально» и дальше по коридору. Только не открывать рот, пока не доберусь до дома. Захлопнула дверь своей звуконепроницаемой каюты, упала на кровать и давай ржать. Надо же человеку таким смешным уродиться!

 

Прошел час. Надо бы вернуться и все-таки помочь Илье, но я как вспомню его лицо, снова начинаю хохотать и не могу остановиться. Может, он сегодня сам справится?

 

11 мая. 35-й день экспедиции

 

Вчера я так и не решилась пойти в лабораторию. Сидела у себя, читала учебники, рисовала ручкой какие-то малопонятные картинки. Перемерила всю свою одежду перед зеркалом, выдумывала самые немыслимые сочетания цветов и аксессуаров. За этим занятием распотрошила все чемоданы, даже те, которые не собиралась открывать до Х-Планеты. Раскидала шмотки по кровати, столу и полу. Вспомнила, что час на гаджеты еще не истрачен и врубила музыку. Скакала перед зеркалом полуодетой и вопила песни.

 

Когда кто-то постучал в дверь, я вздрогнула. Почему-то пронеслась мысль, что Александр одумался и пришел поговорить со мной. Дыхание перехватило. Я сгребла самую заметную кучу белья под кровать, накинула халат и открыла дверь. Там стояла мама.

 

— Ты чего на ужин не идешь? — спросила она. Я глянула на часы. До конца работы кафетерия оставалось минут 20. А главное, я только в тот момент поняла, что пропустила час связи с Надькой. Вот черт! Она же ждала. У нее же там какие-то невероятные проблемы. И тайна! Как же стыдно быть такой подругой, которая постоянно думает только о себе.

 

— Боже мой, что у тебя тут стряслось? — мама заметила весь бардак, который я развела. Ее острый взгляд тут же метнулся на кучу лифчиков, носков и прочей дребени, запнутой под кровать, и она неодобрительно вздохнула. — Ладно, сначала поешь, а потом уберешь тут всё...

 

— Мама! Я не маленькая! Я знаю, когда мне и что убирать без твоих напоминаний. Что ты вечно суешься?!

 

Мама в ответ только вздохнула еще раз и вышла из каюты. Пф... оставаться голодом до утра не хотелось. Но я боялась наткнуться в столовой на Илью. Или того хуже на Александра. Ладно, будь что будет. Оделась и пошла. В кафетерии еще сидел отец, и о чем-то спорил с одним из астрофизиков. Я выдохнула. В их присутствии ничего страшного произойти не могло.

 

Есть было уже почти нечего. А еще говорят: остатки сладки. Глупость какая!

 

Спать я вчера завалилась раным-рано и спала как убитая. Ну и проснулась соответственно. Сейчас только шесть утра, а я уже пишу свои мемуары. В комнате по-прежнему бардак, и я совсем не хочу его убирать. Лучше заплету к завтраку две косички и сделаю нюдовый макияж. Выглядеть буду лет на 14. То-то смеху будет, когда Илья меня увидит. Вряд ли он точно знает, сколько мне лет. Пусть напряжется, что вчера по-мужски смотрел на сущего ребенка. Эх, какой я все-таки тролль.

 

12 мая. 36-й день

 

Я совсем обленилась. Даже слово «экспедиции» писать больше не хочется. Решила посчитать, сколько дней нам еще тащиться в этой жестяной банке. Еле вспомнила, как вычитать столбиком. Вроде, 55 суток осталось. Это ж еще и половины срока не прошло!

 

Но как бы медленно ни тянулось время, однажды наступит момент, когда я выведу слова: «90-й день». А на 91-й я свой дневник вообще открывать не стану. Вот еще! Я буду к посадке готовиться.

 

13 мая. 37-й день

 

Наши хомяки уже совсем большие. Бегают по лабиринту и в колесике, едят только взрослую еду. Не верится, что они были слепыми и ели смесь из пипетки. Теперь супер-пупер рекламируемую добавку мы испытываем сразу на нескольких хомяках. Но Илья велел давать ее только половине животных, потому что вторая половина — это «контрольная группа». И, получается, что из-за внезапных родов хомячихи эксперимент не провалился, а, наоборот, стал еще интереснее. Лишь бы еды хватило.

 

Но мне, если честно, с хомяками уже не очень весело. Они теперь большие, и каждый день у них одно и то же. Зато вчера я заметила, что у нас в лаборатории есть аквариум с морскими коньками. Я раньше их только в мультиках видела. И на упаковках картриджей для цветного принтера. А тут они живые — просто чудо какое-то! На них можно таращиться целую вечность.

 

Илья мне рассказал, что коньки даже в обычных земных аквариумах редко выживают — уж очень им плохо, когда их забирают из привычной среды обитания (совсем как мне). И это огромная удача, что в нашем крошечном космическом аквариуме удалось сохранить целых шесть особей (мне кажется, так пошло называть живых существ «особями». Но у этих ученых всё не как у людей). Но самое удивительное, что одна парочка собирается в ближайшее время обзавестись потомством (пошлятина еще хуже, чем «особь», бр...)

 

— Ириша, вы не представляете, какая красивая у морских коньков любовь! — внезапно Илья заговорил на другом языке, и даже его голос слегка изменился. Он будто бы споткнулся об это слово, немного подумал, махнул рукой какому-то внутреннему невидимому возражению и продолжил. — Да, так и скажу: «Любовь», хоть это и не научно. Ириша, они выбирают себе пару на всю жизнь. Если один конек умирает, то его партнер может умереть вслед за ним. Ну как это назовешь, если не горем? Я знаю, что у них в силу строения мозга не может быть таких эмоций, как у человека, и все-таки... А пока самец носит в своем кармане будущее потомство, самка приплывает к нему каждое утро, и они не то танцуют вместе, не то обнимаются. Это так трогательно!

 

По-моему, Илья мне заливал откровенную фигню.

 

— Постойте, в смысле «самец вынашивает потомство»? У них что, мужики беременеют? — я совсем неромантично захихикала, сбивая Илюхину внезапную патетику.

 

— Я не сказал, что самец вынашивает... — Илья смутился и по своей привычке покраснел. — Он его... как бы охраняет. Самка откладывает икринки в карман на животе у партнера, он их оплодотворяет, а потом носит на себе, пока икринки не превратятся в крохотных морских коньков. А пока они растут, будущая мать приходит проведать будущего отца, и они вместе танцуют...

 

Видимо, я скривилась так выразительно, что это заметил даже отрешенный от всего Илья.

 

— Вы мне не верите? Ну приходите завтра утром, сами увидите.

 

— Утром, это во сколько?

 

— В 4.32.

 

— Илья, ты... вы в своем уме?! Я вообще-то сплю в это время.

 

— Я понимаю, но утренний танец морских коньков — это очень красиво. Уверен, вы такого, Ириша, никогда не видели. Я видел несколько раз... Но я приду, чтобы показать вам.

 

Сейчас я в своей каюте. Думаю, на сколько заводить будильник. По любому он решил надо мной приколоться. Я просто как дура припрусь к закрытой лаборатории.

 

14 мая. 38-й день.

 

Пф... Я встала, как обычно, после шести. На завтраке встретила Илью. Он грустно посмотрел на меня и сказал:

 

— Ириша, жаль, что вы не пришли. Я ждал...

 

И по его лицу я поняла, что он ни фига не врет и не прикалывается. Вчера он закончил эксперимент глубокой ночью, а сегодня соскочил ни свет, ни заря, чтобы развлечь меня. А я ему не поверила.

 

15 мая. 39-й день

 

Долбаный будильник прозвенел сегодня в 4.05, но встать я смогла только в 4.15. Едва умылась, натянула прямо поверх пижамы кардиган и потащилась в лабораторию.

 

Почти сразу я почувствовала, что в коридоре-улитке происходит что-то не то. Стало жутко. Казалось, сейчас откуда-нибудь прямо из стены вылезет что-нибудь ужасное и войдет со мной в контакт.

 

По ночам в коридорах включено только дежурное освещение: две слабенькие световые полосы вдоль пола. Правильно, давайте сберегать энергию. Зачем сберегать нервную систему людей? В какой-то момент мне показалось, что у ближайшего поворота коридора кто-то стоит. «Там никого не может быть», — уговаривала я себя. Проморгалась, выдохнула, сделала еще шаг.

 

Впереди была белесая фигура. Я видела ее всё четче. Она быстро двигалась мне навстречу. В моем желудке всё сжалось в ком. Фигура агрессивно размахивала рукавами своего балахона. Ее лицо наполовину скрывал капюшон. Вместо глаз и рта зияли три черных провала… Чего она от меня хочет?

 

Я хотела закричать, побежать, но голоса не было, а ноги начали заплетаться, как во сне. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, рядом никого не было. Я вжалась в стену. Отдышалась. Вроде пусто. Черт бы побрал их режим эксплуатации гаджетов — у меня даже телефона с собой не было, чтобы включить фонарик. Мысли разбегались. Возвращаться? Но я уже прошла больше половины пути. Идти за поворот, где, возможно, меня ждет полупрозрачное нечто с недружелюбными намерениями? А вдруг эта фигура ушла сквозь стену и сейчас выскочит сзади? Я отшатнулась от стены. И кинулась в спасительную лабораторию.

 

Больше всего я боялась, что Илья проспал, не пришел, передумал, решил меня проучить. Что дверь будет закрыта и мне придется одной проделать весь обратный путь через темную улитку, населенную бог знает какими существами.

 

Дернула за ручку. Дверь сразу поддалась.

 

Илья соскочил с места, чтобы встретить меня. Расплылся в улыбке. Затараторил несуразицу.

 

— Ириша, я так рад, что вы пришли. Это так здорово. Сейчас начнется. У них. Ну это... Спешили, вижу. Дышите часто. Хотите чаю? Ой, мы же на корабле, здесь нет чайника. Это у меня на Земле везде чайники. Я чай очень люблю. Особенно зеленый. С жасмином. Черный тоже пью. Но зеленый всё же больше. Вы дрожите вся. Замерзли? Дать вам что-нибудь? Ой, даже нет ничего теплого. Это на земле у меня пледы есть в лаборатории. Потому что ночью иногда заработаешься и уснешь. И вот тогда плед очень пригождается. И чай. Но чай еще до того, как уснешь... Ну пойдем-те же, а то всё пропустим. Уже пора. Жаль, без чая... Так неудобно. Хотел бы вас угостить... и укрыть. И нечем. Что ж вы молчите?

 

Когда мы подошли к аквариуму, всё было кончено, самка уплывала в противоположную от самца сторону. Ну как уплывала? Дрейфовала, легонько перебирая перепоночками своего крохотного плавника на спине. А самец в мечтательном забытьи отцовской беременности неподвижно висел у коралла.

 

Илья беспомощно развел руками, потом вскинул правую ладонь вверх в каком-то просительном жесте:

 

— Ну как же так, как же так? Ну почему?! — его рука зависла где-то в воздухе, словно заблудилась в пространстве. Через пару секунд он вспомнил про нее и закончил свой затянувшийся жест разочарованно-пренебрежительным взмахом, каким родители обычно одаривают бестолкового малыша. Меня в детстве такой жест отца страшно обижал: на глаза наворачивались слезы, и я просила: «Не маши на меня!» — Да ну их, всё испортили...

 

— Это я опоздала, они не причем... — внезапно даже для самой себя призналась я. Видимо, на меня дурно влияет космос. Даже в детском саду я умела любое дело повернуть так, чтобы виноватой ни в коем случае не остаться. А тут даже за язык никто не тянул и к стенке не припирал.

 

— Вы специально так рано встали, и так ничего и не увидели! Будете теперь думать, что я вас обманываю, больше не придете... — сокрушался Илья.

 

На счет будущих приходов я и впрямь сомневалась. Уж очень меня смущала непонятная фигура, разгуливающая по нашей улитке.

 

— Может быть, вам еще поспать? Такая рань, до завтрака целых два часа.

 

А вот это был совсем неприятный поворот. Не хватало еще возвращаться к себе впотьмах.

 

— Да что уж теперь спать? Давайте я клетки лучше почищу.

 

— Но вам же, наверное, еще переодеться нужно, ну и что там еще у девушек с утра, — Илья неловко заулыбался.

 

Я и впрямь выглядела кошмарно. Пижамные штаны в мелкий цветочки высунулись из-под кардигана, а всклокоченные волосы напоминали гнездо неведомой птицы. Какого черта я сразу нормально не оделась? Ах, ну да, я же проспала. Явиться в таком виде всему честному народу, который начнет слоняться по кораблю через час-полтора, было бы ну вот совсем неправильно. Особенно Александру... хотя с ним уже и так всё кончено. Но до того, как в коридорах включится полное освещение оставался еще почти час, и мне нужно было как-то выиграть время. Если рассказать Илье про белую фигуру, он решит, что я психопатка. А если не рассказать, то она может меня убить. Или того хуже вселиться в меня. И все будут думать, что это я, Ирина, а это будет жуткий гибрид из моего выпотрошенного изнутри тела и этого космического призрака.

 

Кто точно подтвердит, что здесь, в других слоях Галактики, нет призраков? Да никто! И будет ходить эта псевдо-Ирина по свету, сначала она убьет всех хомяков, морских коньков и прочих существ, потом доберется до членов команды, наконец, прикончит пилотов и собственных родителей, и будет наш корабль, как Летучий Голландец бороздить Вселенную. И в живых на корабле останется только мое тело. Волосы мои поседеют, собьются в комья, ногти отрастут так, что начнут загибаться. Я буду страшнее любой ведьмы. А еще я научусь страшно раскатисто смеяться: ха-ха-ха...

 

Лучше сейчас показаться дурой, чем потом сотни лет бороздить космос в обличии ведьмы.

 

— Илья, а вы не могли бы меня проводить до каюты?

 

— С огромным удовольствием!

 

Мы шли вместе по коридору, и в этот раз мне было не так страшно. Илья, кстати, очень удивился, что я называю коридор улиткой, стал размышлять, на изгибы раковины какого вида брюхоногих он больше похож, пришел к выводу, что никакого, но все равно похвалил меня за хорошую фантазию и образное мышление. Я на всякий случай все-таки зыркала по сторонам, вдруг призрак появится снова и окажется настолько могущественным, что возьмет в плен нас обоих. Но ничем потусторонним даже не пахло.

 

Когда мы дошли до моей двери, я почувствовала, что по-прежнему вся дрожу. Оставаться одна в каюте я совсем не хотела. Но не звать же Илью к себе.

 

Была — не была, спрошу.

 

— Илья, подождите. Можете еще со мной тут постоять немного, — он расплылся в улыбке и кивнул, а я продолжала: нужно было успеть всё сказать, пока не передумала. — Илья, вы не слышали о случаях необъяснимых нападений в Космосе, ну там полтергейста или призраков? Или хотя бы о случаях наблюдения...

 

— Да ну что вы, Ириша, я же ученый, какой полтергейст... Существует подтвержденная научная картина мира... — в этих занудствах он становился как две капли воды похожим на отца. Я не хотела слушать эту муть, поэтому просто перебила:

 

— Когда я шла к вам в лабораторию, со мной произошло кое-что странное. Мне навстречу из-за поворота показался... гм... такой человек... или не-человек... весь в белом... и он...

 

— Подождите-подождите, — Илья едва сдерживал смех, — это в районе входа в лабораторию физики твердого тела?

 

— Ну да, — подумав, ответила я и зло добавила. — И нечего надо мной смеяться!

 

Илья опять переменился в лице, испугался, уговаривал не сердиться на него. Я отмахнулась и потребовала по-человечески объяснить, почему возле этой самой лаборатории разгуливают опасные существа в белом. Оказалось, что никаких существ там не разгуливает. А просто физики забавы ради вместе с программистами выдумали сделать возле своих дверей забавную голограмму.

 

— Тьфу, вот придурки! — рассвирепела я, влетела в каюту и захлопнула дверь прямо перед носом у Ильи. Невежливо, конечно, получилось. Но надо ж такую чушь выдумать. «Забавная», мать их, голограмма! Нет, ученые — это последние люди во Вселенной, с которыми стоит связываться.

 

16 мая. 40-й день

 

Завтра, наконец, поговорим с Надей. Как я могла пропустить сеанс неделю назад, до сих пор ума не приложу. У меня есть час в неделю, который я могу провести в сети, и я не нашла на это времени! Ну ни один нормальный человек на Земле в это не поверит. Наверное, я все-таки особенная, хотя бы в своей забывчивости.

 

Надеюсь, что как только мы доберемся до Х-Планеты, я снова стану нормальным сетевым человеком. Это всё космос, он на меня дурно влияет: превратил в какого-то неандертальца аналогового.

 

17 мая. 41-й день

 

Бедная-бедная Наденька! Она так извелась со своей тайной, что все-таки решилась мне ее доверить.

 

Ее родители решили завести искусственного ребенка. Ну знаете, в последние годы появились такие фирмы, которые выращивают вам детей на заказ. Пол, цвет глаз и волос, характер, даже исходный возраст — всё по техническому заданию. Приходишь и заказываешь: «Мне, пожалуйста, младенца-мальчика, тихого, умненького серьезного, со способностями к математике и абсолютным слухом». Или так: «Мне девочку четырех лет с русыми волосами до пояса, большими серыми глазами, аккуратную и чтобы все время улыбалась и смеялась». Вам делают бионического робота со способностью к росту и обучению, приходите через пару-тройку недель и забираете его домой. А потом живете с ним, будто с настоящим ребенком. Его даже в школу устроить можно. Только паспорт у него, конечно, не человеческий, а машинный. Но про это многие и не вспоминают. К тому же, думаю, со временем «родители» таких «детишек» всё равно добьются, чтобы их признали людьми. Протесты против дискриминации роботов уже случались.

 

Я и сама как-то видела дамочку с таким «сыночком» в космопорту. С виду парень как парень, лет 17, симпатичный, даже и не скажешь, что робот. Но на досмотре всё, естественно, выяснилось, и от дамы потребовали сдать его в багаж. Как эта мамаша вопила — тошно было смотреть. А он весь такой сострадательный: «Что ты, мамочка? Не плачь, мамочка. Пожалуйста, мы же скоро снова увидимся». А сам ей подыгрывает — скупая искусственная слеза по щеке течет. «Но ты же будешь по мне скучать?» — сквозь всхлипы уточняет она. «Буду, мамочка, буду очень скучать. Я люблю тебя!». Три часа разлуки, как уж без мамы пережить! Тьфу, гадость какая. Меня чуть не стошнило.

 

Вы представляете, какие мерзкие и хитрые эти роботы, как они манипулируют родителями? Да любая мать предпочтет такого искусственного ребеночка с идеальным характером. Зачем родителям мы — несуразные, с разными болезнями, трудными характерами, подростковыми кризисами и непонятными способностями, а то и вовсе без них? То ли дело дитятко-робот — никогда не нахамит, не соврет, не получит двойку и не улетит на другую планету, когда вырастет.

 

Я уверена, скоро мы, нормальные дети, будем никому не нужны. Ведь с нами одна морока. Роботы становятся всё умнее, всё лучше различают чувства и точнее могут их изобразить. Люди точно проиграют им конкуренцию. Это вопрос времени.

 

Но... я думала, нашего поколения эта беда уже не коснется. Ведь мы успели родиться, когда искусственных детей еще не изобрели. Но вот, похоже, у Надьки скоро появится искусственный «брат».

 

Она услышала, как родители ругаются на кухне, заполняя анкету на заказ. Папа кричал, что с него одной бестолковой девчонки довольно. Он всегда хотел сына, и теперь согласен только на мальчика. С художественными способностями, естественно. От Нади-то все равно в этом вопросе толку не добьешься. Мама же настаивала на девочке с красивой фигурой и густыми прямыми волосами, чтобы косички заплетать: «Я всю жизнь мечтала делать дочке шикарные прически, а с этими надькиными тремя завитками разве что-то выйдет? Нет уж, никаких мальчиков! И чтобы самыми развитыми были физико-математические способности. Не выдумывай ерунды со своим рисованием!»

 

И каково всё это было для Нади: услышать такое от родных отца с матерью...

 

Заявка на робота пока не подана, потому что родители никак не могут заполнить анкету. Переругались окончательно. Даже скрывать свои намерения перестали. Бабушка им говорит: «Берите разнояйцевых близнецов», но ее, как обычно, никто не слушает, однажды отец отмахнулся от бабушки: «Троих детей нам не потянуть!». Надиного мнения тоже никто не спрашивает. Надя сказала, что больше всего на свете хочет умереть, чтобы не мешать своим родителям и больше их не разочаровывать. Тогда они смогут взять двоих идеальных детей и все будут счастливы. Двоих-то они «потянут». Поэтому она договорилась с одним человеком, и он раздобыл для нее сильное снотворное, большую упаковку. Если ее выпить, то ничего не почувствуешь. Просто уснешь навсегда. И больше никому не будешь создавать проблем.

 

Надя всхлипнула. А я молчала. Просто не знала, что сказать. Потом разревелась и стала просить: «Надя, не выдумывай глупости! Ты мне нужна. Ты — моя лучшая подруга!» Но тут канал связи обрубили, не знаю, успели ли долететь до нее мои слова.

 

20 мая. 44-й день

 

В последние дни я только и думаю, что о Наде. Когда же, наконец, я смогу поговорить с ней снова? Еще три с половиной дня. Бесят эти правила! И как я злюсь на себя, что пропустила сеанс связи в прошлый раз.

 

Если с ней что-нибудь случится, я этого себе не прощу.

 

Обсуждать с родителями искусственных детей я не в состоянии, и хоть мама и пристает с расспросами, почему я такая грустная, я увиливаю от ответа.

 

Сегодня не выдержала и вывалила всё Илье. Всё, кроме таблеток. Как-то они в этот момент вылетели у меня из головы. Я знаю, что обещала Надьке никому не говорить, но Илья — он же не от мира сего, ни с кем из наших не знаком и вряд ли кому-то проболтается. Я поначалу думала обрисовать проблему только в общих чертах, но остановиться вовремя уже не смогла. Рассказала эту гадостную историю во всем ее великолепии, даже чуть-чуть красок от себя добавила, чтобы он глубже проникся. Но не подумайте, что я привираю. Я просто делаю гротеск — так люди лучше меня понимают.

 

Илья долго молчал, бренчал своими пробирками, вертел ручку в руках, перебирал бумажки. Прошло черт знает сколько времени. Минут пятнадцать, наверное. Я уже надулась: думала, он просто меня игнорит. Хотела было пойти прочь, но тут он всё-таки бросил свои дела, подошел ко мне, сел верхом на стул и уставился на меня.

 

— Ириша, я тоже много думал об этической стороне этого изобретения. С одной стороны, здорово, что люди, у которых проблемы со здоровьем, могут завести детей, пусть и таким... э... нестандартным образом. С другой, вы правы, — есть риск, что многие захотят растить роботов, с которыми, несомненно, проще управляться. Но я не думаю, что это будет массовым выбором. Вы же знаете, у всех живых существ есть инстинкты, связанные с размножением, каждый из нас хочет оставить свои гены. Или даже так: гены хотят, чтобы мы их оставили, и толкают нас на... — он покраснел и смутился.

 

— На секс, — подсказала я.

 

— Вот именно! И я оптимист, я верю, что инстинкт размножения возьмет своё, — он помолчал. — Вы знаете, у меня есть искусственная сестра.

 

 — Что?!

 

— Ну да, мои родители в молодости строили карьеру, я родился рано, а потом им было не до детей. Но я вырос, начал мотаться по Вселенной. А мама ушла из бизнеса, ей стало одиноко дома, и она уговорила отца завести искусственного ребенка. Конечно, они понимали, что им будет трудно с малышом, и сразу взяли двенадцатилетнего подростка. Сейчас Ирме пятнадцать лет, примерно, как вам.

 

— Вообще-то, мне шестнадцать! — возмутилась я, но сразу осеклась. — Извините, я перебила.

 

— После этого я стал еще реже бывать дома. Хотя Ирма со мной очень ласкова. Все время расспрашивает о моей работе, говорит, что гордится таким братом. А я вижу, что она робот. Да, очень хорошо сделанный, но всё-таки робот. И мне дико, что мои родители обращаются с ней, как с человеком. Как со мной, а порой и лучше... Я знаю, что не смогу завести искусственного ребенка. У меня в семье непременно будут нормальные живые дети. Надеюсь, их будет несколько. Я понимаю, что должен буду обсудить это с моей будущей женой. Ну спросить, готова ли она рожать сама... Я понимаю, что это огромная нагрузка для женщины. Но для меня это важно. Только боюсь, от такого неромантичного разговора, девушка может сразу потерять ко мне интерес.

 

Я слушала всё это и медленно обтекала. У Ильи есть искусственная сестра, а вдобавок к ней еще и будущая жена, и будущие дети... Этот чудик, оказывается, жениться собирается. Тут логично было бы посмеяться про себя, но меня почему-то захлестнуло раздражение. Я вспомнила, что мы ведем беседы вовсе не на уютной кухне. Мы не можем выйти на улицу, чтобы выкурить сигаретку, любуясь луной на ночном небе. Не можем вдохнуть прохладный воздух с запахом скошенной травы и прислушаться к крику далекой птицы. Мы летим в долбаной жестяной банке, герметично задраенные от враждебного космоса. И как-то так тоскливо от всего этого сделалось. Аж невыносимо.

 

— Ириша, что с вами? Вы такая бледная?

 

— А ваша будущая жена не будет против, если вы меня обнимете?

 

— Вот ведь, ерунда какая, — пробурчал он. Встал со стула, подошел ко мне. Я тоже поднялась. Он бережно и как-то неловко притянул меня к себе. Мой нос уткнулся в его плечо. Я почувствовала тепло тела сквозь его рубашку. И вдруг расплакалась, сама не знаю, отчего. Он слегка погладил меня по спине, похлопывая ладонью, как будто успокаивал ребенка. — Ну что же вы? — он разжал объятия и отошел на шаг. — Я ведь совсем не хотел вас огорчать своими глупыми рассказами. Я, наоборот, хотел сказать, что иметь искусственного брата или сестру — совсем не страшно. Я же живой, как видите. И родители по-прежнему меня любят и всегда рады видеть. Это у меня... профессиональное. Я сразу живых существ отличаю, но не все это могут. Вот увидите, может, ваша подруга и сама с роботом подружится.

 

— Не знаю, Илья, может быть. Я уже ничего не знаю. Я так устала от этих мыслей. Мне страшно, что она что-нибудь с собой сделает. Я надеюсь, что все обойдется. А еще так злит, что нет связи. Пожалуй, я пойду к себе. Надо привести себя в порядок. А то, видите, тушь размазалась. Вон и у вас на рубашке пятно черное осталось.

 

— Это пустяки. Будем считать, что это плесень космических грибов.

 

— Ага, понятно, — я помолчала в легком отуплении, а потом зачем-то брякнула. — И желаю, чтобы у вас с вашей будущей женой было много настоящих детишек. Только, боюсь, вам придется, изменить график работы. Если мотаться годами по Вселенной, много детей не наделаешь.

 

Когда я уже взялась за ручку двери, он окликнул меня:

 

— Ириша, а вы бы согласились нарожать мужу несколько детей, если бы он вас об этом попросил?

 

— О боже, — я картинно закатила глаза. — По-моему, мне еще рано об этом думать. Вы же сами сказали, что я еще маленькая, совсем, как ваша сестра.

 

— Я не... — конца фразы я не услышала, потому что захлопнула дверь и пошла к себе. По дороге наткнулась на Александра. И поняла, что мне абсолютно плевать на потекшую тушь и заплаканные глаза. Пусть все смотрят, какая я на самом деле. Что выросло — то выросло.

 

21 мая. 45-й день

 

Сегодня экватор — самая середина нашего полета. 91-й день не считается, ведь мы уже будем готовиться к посадке. Скучно-грустно-тоскливо. Плачу из-за Надьки и из-за Мусеньки, которая мне опять приснилась. Хочу на море. Красивое, ярко-синее или бирюзовое. Мне бы даже стальное, как перед грозой, сгодилось. Хоть какое-нибудь.

 

22 мая. 46-й день

 

Смотрела фотки в телефоне. Потратила на это почти весь час, выделенный на гаджеты. А куда его еще экономить? Всё равно сети нет. Нашла снимки, где мы с Надькой балуемся: наряжаемся во всяких персонажей. И где мы смеемся в кафе. И как она задувает свечи на торте в свой день рождения, а вокруг куча народу — ей в тот год разрешили позвать весь класс. Какая она была веселая! Мне всегда казалось, что только я какая-то нескладная и закомплексованная. А у Надьки всё супер. А вот теперь она не хочет жить, а я даже не знаю, что с этим делать.

 

Я попыталась высчитать, сколько времени сейчас дома, на Земле, но почти сразу сбилась. Поэтому я лежала и представляла, что у нас там вечер. И, наверное, уже тепло, яблони расцвели, и сирень. И дни стоят длинные, солнышко подолгу светит. Мне нравилось думать, что Надька идет домой и улыбается закату. Потом промелькнула мысль, что Надьки, может, уже и на свете нет, и яблони цветут без нее. И без меня. И так тоскливо сделалось, хоть помирай.

 

И я стала придумывать, что всё-таки с ней всё в порядке. И я непременно привезу ей в подарок медвежонка с Х-Планеты, потому что она коллекционирует всяких разных медвежат. И мы снова будем вместе болтать часы на пролет, и ходить в пиццерию на углу, заказывать там какао и кидаться мокрыми зефирками. И никто нам будет не нужен, и плевать нам будет на всяких искусственных сестер и братьев, и на придирки родителей — на всё. Мы будем хохотать и есть мороженое. Сколько захотим. И даже поедем вместе путешествовать по свету, с одними рюкзаками. Безо всяких взрослых, потому что сами станем взрослыми, совершеннолетними, и нам станет всё можно. Даже пить вино. И гулять до утра. Хорошо будет, когда мы с Надей снова встретимся.

 

24 мая. 47-й день

 

Я ждала, когда откроется канал связи. С самого утра не сводила глаз с часов. Завтрак в меня не влез, хотя повара наши сегодня расстарались и приготовили ванильную запеканку, которую я так люблю. Мария, старшая по хозяйству, увидела, что я возвращаю тарелку с едва тронутой едой, и вздохнула:

 

— Невкусно?

 

— Нет, что вы, очень вкусно. Я просто... извините, неважно себя чувствую.

 

— Ириша, сходила бы ты лучше к доктору. С этими космическими болячками шутки плохи. Это на Земле все само проходит, а здесь-то всё не так. У меня подружка, когда работала в дальнем космосе, знаешь, какой у них случай был? Представляешь, они выдвинулись...

 

Я знала, что я самая невежливая сволочь на свете, но я была не в силах слушать все эти байки.

 

— Мария, простите. Договорим в другой раз. Меня сейчас срочно ждет мама, — скороговоркой протараторила я и выскочила за дверь.

 

На самом деле спешить было вовсе некуда. Я медленно брела по коридору, везла пальцем по прохладной бездушной обшивке и даже капельку жалела, что не скоротала хотя бы пять долгих минут с Марией. Я слонялась по улитке, пока не намотала круга три или четыре. Глянула на часы: мне удалось убить всего двадцать минут. Из пяти с половиной часов.

 

Я вернулась к себе и стала рисовать. Мне хотелось нарисовать хрупкого жеребенка. Такого коричневенького. Как он пасется на лугу у реки. Раннее утро, на траве капельки росы, над рекой плывет туман, сквозь него едва проглядывает розовая полоска рассвета. Я никогда не видела этого жеребенка на самом деле, но придумала его уже давным-давно. В детстве я даже сочиняла про него истории. Будто к нему по ночам спускается поиграть лунный жеребенок, и они вместе носятся по лугу и радостно ржут. Я пыталась рисовать, но у меня выходила только какая-то гадость, а не жеребенок. Зря три листа испортила. В сердцах я разорвала бумагу на кусочки и стала швырять их в стену. Я знала, что так нельзя — что бумагу надо экономить, стирать неудачные наброски или использовать с оборота. Но меня такая злость взяла, что сил не было. Когда нарушаешь правила, становится чуточку легче. Со мной так всегда. Я и в школе, как разозлюсь, так сразу сделаю что-нибудь запретное, и меня отпускает. Надька за это меня всегда ругала.

 

Эх, Надя-Надя! Когда ж мы с тобой поговорим? Ждать еще бесконечных три часа пятьдесят три минуты.

 

Потом я, прямо сидя в кресле, провалилась в полудрему. Тяжелую, беспросветную. Даже какой-то дурацкий сон снился. Будто я пришла в школу на экзамен и ничего не знаю, и не могу найти свою аудиторию и в конце концов понимаю, что на мне нет одежды. Этот сон вроде бы заканчивался, а потом начинался снова и снова. И бесконечные школьные коридоры, в которых я безуспешно искала нужный кабинет, всё больше походили на наш коридор-улитку. Наконец, я выдрала себя из этого бесконечно засасывающего  сна. До сеанса связи было три часа двадцать восемь минут.

 

Я уже не помню, как они проползли. Видимо, мозг совсем одурманился. За пятнадцать минут до начала я сидела перед компьютером и ждала момента, чтобы нажать кнопку включения. Наконец, этот момент настал. Через три минуты открыли канал. Я вызывала Надю. Пальцы дрожали над клавиатурой. Вызов пошел. Но на том конце меня ждала только тишина. Я набирала снова и снова. Раз пятьсот или миллион.

 

Надя мне так и не ответила.

 

1 июня. 55-й день

 

Вчера Надя сама набрала меня, как только канал связи открылся. Набрала и сказала: «Привет!» как ни в чем не бывало.

 

Я должна была прыгать от восторга, что она жива-здорова. Но почему-то не было сил. Всю прошлую неделю я боролась с плохими мыслями, едва спала, почти не ела. Я возненавидела себя, как только может возненавидеть себя человек. Я проклинала те минуты наших разговоров, которые я тратила, чтобы покрасоваться, чтобы нагородить побольше вранья и произвести впечатление. Порой я даже била сама себя по щекам... Я не могла так сразу перестать себя ненавидеть и начать радоваться.

 

— Надя! Надя, — голос дрожал от слез. — Но почему ты на прошлой неделе не ответила? Что произошло? Где ты была?

 

— Да не хотела я ни с кем разговаривать. Всё равно вам всем по фиг на мои проблемы.

 

— Что?! Ты слышала, что я тебе звоню, видела, что пишу, и тупо не отвечала?

 

— Ой, Ира, брось. Ну что такого. Не хотела отвечать и не отвечала.

 

Наверное, я должна была положить трубку прямо после этой фразы. Мне очень хотелось это сделать, но я не смогла. Не каждый день ты узнаешь, что твоя единственная подруга, которую ты уже мысленно почти похоронила, жива-здорова.

 

Я была рада за нее. Честно. Просто сил радоваться не было. Слишком я устала за прошлую неделю.

 

2 июня. 56-й день

 

Наверное, вам интересно, что мне рассказала Надя? Да ничего особенного не рассказала. Родители ее всё так же собачатся, толком ничего решить не могут, даже пол ребенка так и не выбрали. Может, и вовсе передумают, если не договорятся. Или разведутся.

 

А я думаю об одном: почему она не ответила на все мои звонки и слезные сообщения. Она же понимала, в каком я состоянии. Что я в истерике, что переживаю за нее. Даже если бы я совсем не хотела ни с кем разговаривать, я бы ответила лучшей подруге. Я бы даже не лучшей ответила, если бы видела, что она так обо мне переживает. А Надя промолчала. Смотрела, как я схожу с ума и … что? Пила в это время чай с пряниками? Листала Инстаграм? Гладила кошку? Думала: «Так ей и надо, пусть помучается!»? Я должна была спросить ее об этом. Я должна была наорать на нее, потому что так нельзя с живыми людьми. Но я просто проглотила ее «Ира, брось» и продолжила разговор. Будто бы не было этой недели... этих двух недель, в которые с сходила с ума от чувства вины за то, какая я негодная подруга, от страха, что она сделала что-то с собой и сейчас в больнице в тяжелом состоянии. Что ее может и вовсе на свете нет.

 

Я спросила ее, что она сделала с теми таблетками.

 

— Какими таблетками? Ах с этими... Да ничего, валяются в косметичке. Ну а зачем мне их выкидывать, я ж за них заплатила, пусть будут. Вдруг буду плохо спать. Да и вообще мало ли что...

 

— Надя, ты дура что ли? Выкинь их немедленно! Вот прямо сейчас сходи и спусти в унитаз, я подожду на линии.

 

— Ира, ну что ты лезешь? Что ты кипишишь, будто я маленькая? Я разберусь.

 

— Надя!!!

 

— Если ты будешь на меня орать, я повешу трубку. Без тебя желающих поорать хватает.

 

И что — я смогла что-то возразить? На чем-то настоять? Ни фига не смогла. Я и это заявление съела, понимая, что оно мне будет стоить новой недели кошмаров. Что я буду винить и ненавидеть себя, даже если ничего не случится. Просыпаться от тревожных снов, заливаться слезами.

 

Надя продолжала болтать. Рассказывала сплетни о том, что творится у них в школе, жаловалась на родителей и бабушку, выспрашивала, что происходит у меня, как мой роман с пилотом.

 

— Надя, знаешь, мне тут как-то не до того было, я о тебе думала.

 

— Да ладно, не выдумывай! Больно я вам всем нужна. Не темни, рассказывай, что у тебя с ним. Вы часто встречаетесь? Вы уже делали это? Что ты к нему чувствуешь?

 

— Надя, я ничего не чувствую в последнее время, кроме страха за твою жизнь.

 

— О господи! Опять за рыбу деньги. Что тебе далась моя жизнь. Вот лишь бы увильнуть! Ты даже делиться со мной ничем не хочешь. А говоришь: «лучшая подруга».

 

К счастью, в этот момент пришло уведомление, что через минуту канал связи закроется. И мы относительно мило распрощались. Надя пообещала, что на следующей неделе все-таки выведет меня на чистую воду и про мужика моего всё разведает. Это вселяло надежду, что до следующего сеанса она ничего с собой не сделает. И я слегка выдохнула.

 

4 июня. 57-й день

 

Дни стали тягучими, безразмерными. Теперь в них помещается вообще всё. Я успеваю краситься и наряжаться, работать в лаборатории по несколько часов, читать учебники и делать кое-какие задания, даже в тренажерку начала ходить — мне давно велели это делать, но я всё отлынивала. По вечерам я рисую и валяюсь с книжкой. Но это не помогает. Всё равно у меня остается время, чтобы думать о Наде. И почему-то теперь я чаще думаю даже не о страшных таблетках в ее косметичке, а о том, как она сказала: «Ой, Ира, брось!». Стоит вспомнить, как на глаза наворачиваются слезы. Я знаю, что сама заслужила. Значит, я раньше так себя вела, раз она искренне считает, что мне на нее по фиг. Я повторяю снова и снова, что я сама виновата, но почему-то мне всё равно очень обидно. Почему она со мной так несправедлива?

 

Никто не понимает, что со мной. Мне настолько страшно, что я просто не могу рассказать об этом маме. Илья понял, что меня высадила история с гипотетическим искусственным братом или сестрой моей подруги, но не понял, почему так сильно. Я же ему про таблетки не сказала. Боюсь, что он всё выболтает родителям, они позвонят Надиным, и ее жестко накажут. И всё станет еще ужаснее. А, может, лучше пусть ее накажут? Хотя бы она ничего с собой не сделает... Да почему же всё так сложно?!

 

6 июня. 59-й день

 

Мама все-таки выпытала, что со мной. Пришла ко мне в каюту. Села рядом на кровать, обняла. И тут я разревелась, как маленькая. Этот так стыдно реветь при взрослых, когда тебе уже шестнадцать. От того, что мне было стыдно, я ревела еще сильнее. Мама гладила меня и тихонько приговаривала: «Ну ничего, ничего, ш-ш-ш... всё пройдет, всё пройдет...». Когда я, наконец, более-менее успокоилась, она сказала заговорщицким шепотком:

 

— Ну давай, рассказывай! Я, честно, не буду ругаться.

 

Пришлось рассказывать. Что уж теперь: была — не была.

 

Мама слушала внимательно, с серьезным лицом, иногда хмурилась. А в конце вздохнула:

 

— Напереживалась ты из-за Нади. Бедный мой ребенок!

 

Я такого совсем не ожидала. Я думала, мама будет меня воспитывать. Скажет, что я плохая подруга. Кинется требовать экстренной связи с Землей, чтобы поговорить с Надиной мамой. А она меня... пожалела.

 

Мама считает, что винить себя в проблемах подруги, примерно то же самое, что чувствовать себя виноватой в метеоритных дождях за Юпитером. Я не отвечаю за то, что у нее куча сложностей. Могу только поддержать и приободрить. И нет у меня права заставлять ее отвечать на звонок и что-то рассказывать. А давать непрошенные советы — и вовсе зло, потому что в Надиной жизни главная — Надя, а никак не я.

 

Короче, мама мне целую лекцию прочитала, полную всяких премудростей. А я сидела и офигевала. Напоследок она добавила:

 

— Если уж хочешь мое необъективное материнское мнение, то на прошлой неделе Надя повела себя некрасиво. Согласись, она видела, что ты страдаешь, и сознательно продолжала тебя мучить. Хотя… Если хорошенько подумать, то ты могла это остановить. Обойтись парой-тройкой звонков и одним сообщением для верности, а потом потратить время в сети на что-то приятное. Правда?

 

7 июня. 60-й день

 

Всё утро я страшно нервничала. Не знала, как говорить с Надей. Требовать от нее, чтобы она избавилась от таблеток, или не лезть не в свое дело. Сказать, что я всё еще на нее обижаюсь или промолчать. У меня прямо голова от всех этих мыслей разболелась. Я опять толком весь день не ела. Как же это сложно — жить. Всё время на тебя сваливается какая-нибудь гадость, и ты вечно не представляешь, что делать. Постоянно надо думать, где что сказать, а чего не говорить. И что бы ты ни выбрал, всё равно потом накосячишь и будешь перетирать эти косяки в голове до скончания веков. Тьфу.

 

Надя ответила с первого сигнала. Настроение у нее было куда лучше. Она даже хихикала. И уже минут через пять начала приставать ко мне с расспросами про роман с пилотом. Я совсем забыла, что она еще в прошлый раз обещала меня на этот счет расколоть. Сил чего-то выдумывать просто не было, и я ей честно сказала, что всё это насочиняла, чтобы ее развлечь. Что на самом деле с Александром я не целовалась, да и наедине была только раз в кафе. И что красивым он мне показался только сначала, а сейчас уже особо не нравится, и никакого секса с ним я не хочу.

 

Раньше я бы ни за что не сказала Надьке ничего подобного. Считала бы, что это провал и смерть моей репутации. А тут всё как-то так легко само сказалось. И вместе со словами будто какая-то пружинка внутри распрямилась. Хорошо ведь, когда не надо врать. И плевать на репутацию. Пусть Надя знает, что у меня тоже не всё легко и просто. Пусть даже поржет надо мной. Какая разница. Но она не стала надо мной смеяться. Наоборот, внимательно выслушала и сказала, что всё к лучшему. Что я найду себе крутого парня на Х-Планете. Судя по маминым рассказам, найти там адекватного парня маловероятно, но я не стала втягиваться в дискуссию на этот счет.

 

Я расспросила Надю про ее дела. А потом аккуратно завела разговор про таблетки.

 

— Надя, ты выкинула их? Ну скажи мне!

 

— Нет.

 

— Давай ты сделаешь это прямо сейчас. Пожалуйста. Ради меня. Я ведь ни есть, ни спать не могу.

 

— Ира, не получится.

 

— Но почему?!

 

Надя молчала целую вечность. Потом выговорила:

 

— Потому что не было у меня никаких таблеток. Не знаю, зачем я тебе про них брякнула. Нашло на меня что-то. Ну сама подумай, откуда бы я их взяла? Ты ведь знаешь, что нет у меня никаких криминальных знакомых. А тетя, ну которая доктор, никогда бы на это не пошла, — она опять помолчала. Еще дольше прежнего, а потом тихо-тихо прошептала, — Ира, прости меня. Прости, я не думала, что ты будешь так из-за меня переживать. Я была уверена, что всем на меня наплевать. ...Ну что ты молчишь, Ира. Скажи что-нибудь! Ты меня простишь?

 

— Надя, я так рада.

 

А потом мы болтали про школу, и про всякую фигню. И было так хорошо, как не было уже очень давно.

 

Выходит, мама была права. А я пропустила ее слова мимо ушей. Ну и слава богу. Я даже почти не расстроилась, что меня обманывали.

 

9 июня. 62-й день

 

А ведь мы преодолели уже две трети пути! Я как-то даже и не заметила. А сегодня вывела здесь, в блокноте, «62» и обрадовалась. Круто же! Меньше месяца, и я ступлю на чужую планету. Как там будет? Какой там свет, какое небо? Поют ли там птицы? Живут ли там вообще какие-нибудь птицы? Может, там крокодилы по небу летают. Надо будет спросить завтра у Ильи, кто там вообще водится. И сколько там лун. Ни черта ведь не знаю, куда лечу. Я так расстроилась, когда родители сообщили мне про миссию, что из принципа не стала смотреть те ролики, которые они советовали, даже картинки в интернете не глянула. Сейчас сама удивляюсь, как можно было быть такой нелюбопытной. Надо будет в следующий сеанс связи оставить время на серфинг.

 

Кстати, хомяки у нас теперь едят обычную человеческую еду. Не все, конечно, а только одна треть. Илья сомневается, что им это на пользу, но выбора нет — кормов на всех не хватит. А аппетит у них теперь ого-го!

 

12 июня. 65-й день

 

Я не рассказывала, но у нас в физической лаборатории есть пацаны (ага, те самые, что голограмму в коридоре повесили). За старшего у них Макс. То есть на самом деле, он обычный лаборант, но держит себя так, будто большой босс. И я видела, что другие парни его будто слушаются. Он такой рыжий, веснушчатый, вовсе не красавец, но какой-то весь довольный собой. И раз уж он сам считает себя звездой, то и другим ничего не остается. Думаю, он постарше Ильи года на два. А, может, и ровесник. Просто Илья всегда ведет себя смешно, как ребенок из-за всего переживает, суетится, а этот важный такой, солидный типа.

 

За два месяца на корабле я видела Макса только мельком и мы едва сказали друг другу пару слов.  А сегодня я иду по коридору, а он стоит и стену подпирает. Это во время рабочего дня!

 

— Здравствуйте! — я кивнула с дежурной улыбкой и хотела было пойти дальше, но Макс преградил мне путь.

 

— Ты спешишь? Может, поболтаем?

 

Я удивленно пожала плечами.

 

— Ну давайте. А какой вопрос?

 

— Я вот смотрю, ты каждый день торчишь у биологов в лаборатории. Ты там, что ли, на полставки числишься?

 

— Да нет, я просто помогаю...

 

— А почему именно им? Мне бы хотелось, чтобы у меня тоже была такая помощница. Чего ты всё время возле этого Илюхи крутишься? У нас, между прочим, намного интереснее! Чо там у этих биологов, фигня всякая, дрозофил считают с утра до вечера... — тут он осекся, видимо, вспомнил, что мои родители тоже биологи. — Ну не важно, это, конечно, дело вкуса. Но разве это правильно — всё время помогать только кому-то одному?

 

Я опять пожала плечами. Не знала, что сказать.

 

— Неправильно. Приходи после обеда к нам. Знаешь ведь, куда?

 

— Ну знаю. Я только думаю, что меня Илья потеряет.

 

Тут Макс закатил глаза.

 

— А ты вся такая правильная девочка, да? Слушаешься лаборанта своего отца? Делаешь всё, что велит маменька?

 

— Нет, я вообще-то...

 

— Нет. Вот и хорошо. Значит, сегодня ты помогаешь физикам.

 

Спустя два часа я открыла дверь в физическую лабораторию. Кроме Макса  в лаборатории были еще два парня. Когда я зашла, они что-то обсуждали.

 

— Так, мужики, всё. У меня помощница пришла. Сейчас обучать буду. Быстренько покинули помещение. Задания у вас есть, что делать — знаете.

 

Макс и впрямь начал мне показывать оборудование, рассказывать про текущий эксперимент. Но я никак не могла сосредоточиться на том, что он говорит. Я вообще с трудом могу сосредоточиться, когда мне начинают всякие лекции читать, ну вы, наверное, уже заметили. Но тут было что-то еще.

 

Он постоянно смотрел на меня так, будто... не могу объяснить. Как-то по-взрослому. В каждом его движении, жесте, интонации чувствовалось, что он мужчина. Мне резко стало жарко. Наверное, и щеки по-идиотски покраснели. Не знаю. Мне казалось, что он вот-вот меня поцелует. Хотя с чего бы? Он то подходил совсем близко, то слегка касался моего локтя или спины, потом отходил на большое расстояние и снова приближался. Когда человек так делает, очень трудно сконцентрироваться на том, что он говорит. Ты просто следишь за его траекторией и пытаешься понять, когда он приблизится к тебе в следующий раз. И подойдет ли он еще ближе, дотронется ли до тебя. И ждешь этого, и хочешь, и боишься.

 

Но Макс ничего такого не сделал. Он закончил экскурсию и вызывающе бросил:

 

— Ну как, неплохо, правда? Поинтереснее, чем у твоего Илюхи? То-то же. Приходи завтра после пяти. Еще потолкуем о физике. А сейчас, давай-ка, мне поработать еще надо.

 

И он чуть ли не выставил меня за дверь.

 

Вот сижу теперь и ничего понять не могу, что бы это значило. Сам позвал, сам смотрел во все глаза, а потом сам выгнал, будто я ему надоела.

 

13 июня. 66-й день

 

Утром я пришла к Илье. Он спросил, отчего меня не было вчера после обеда. Почему-то я побоялась сказать ему, что ходила к физикам. Не понимаю, что в этом такого. Но мне показалось, что Илье это не понравится.

 

После полдника я снова пошла к Максу. Я всю дорогу говорила себе, что бояться нечего. Но почему-то сердце все равно колотилось, как сумасшедшее. Не знаю, что меня больше пугало: что он опять ко мне подойдет, или, наоборот, не подойдет? В этот раз он был один.

 

— А, Ира! Заходи-заходи. Ну что физикой будем заниматься?

 

И я поняла, что опять растерянно пожимаю плечами. В присутствии Макса весь мой характер куда-то улетучивался. Наверное, так и должно быть рядом с сильным мужчиной?

 

— Ну что, садись, раз пришла, — странное дело: Макс всякий раз уговаривает тебя прийти, а потом ты чувствуешь себя как незваный гость. Второй стул стоял в стороне, и я было пошла за ним, но он меня остановил:

 

— Тебе, правда, так нужен второй стул? — он усмехнулся над моей растерянностью. — Садись ко мне, будем вместе наблюдать за экраном. Ты же помогать мне пришла, так? Ну чего ты боишься, как маленькая. Садись, у меня ничего не подломится.

 

Я уселась к нему на колени. Он стал рассказывать, что мы видим на экране, но я была как в тумане. Я чувствовала его тепло, его дыхание с запахом мятной жвачки. И даже слегка коснулась щекой щетины на его щеке. Я думала, что он обнимет меня. Но он вертел в руках мышь, тарабанил пальцами по журналу записей. Его руки были всё время на столе. А у меня перехватывало дыхание от его близости, и хотелось, чтобы он прикоснулся ко мне. Короткое платье высоко поднялось, но он даже не посмотрел на мои ноги. Только пялился на экран и щелкал мышью. Не знаю, сколько прошло времени, но какой-то важный процесс в вакуумной камере завершился, судя по картинке на экране.

 

— Ну что, поиграли и будет. Пора расходиться. Давай, слезай, — резковато бросил он.

 

И даже не предложил прийти к нему снова. Не проводил до двери. Просто помахал рукой и опять уставился в экран. У себя в комнате я встала перед зеркалом и долго разглядывала себя сначала в платье, а потом без него. Не знаю, что со мной не так. Почему он не захотел меня обнять? Почему я этого захотела?

 

14 июня. 67-й день

 

Весь час связи я плакалась Наде про то, что вот у меня вроде как появился парень, но с ним опять всё непонятно. То ли я ему нравлюсь, то ли нет. То ли он рад, что я к нему прихожу, то ли я ему мешаю. Надька советует попробовать его самой активнее соблазнять, ну там взять в следующий раз и обнять, придвинуться поближе, чтобы он понял, что я хочу с ним поцеловаться и всё такое. А я вечно веду себя как недотрога, вот у меня ничего и не выходит.

 

— Не знаю, Надя, мне кажется, он вообще больше меня к себе не позовет. Сегодня я видела его в кафетерии. Он едва поздоровался. Сидел и трепался с другими физиками, на меня даже не глянул ни разу. Думаешь, я опять накосячила в чем-то?

 

— Если бы я там была с вами, то могла бы судить, а так… Наверное, ты никак своих чувств не проявляла, и он мог подумать, что не нравится тебе.

 

От этих Надькиных предположений у меня аж голова разболелась. Ну вот как я должна проявлять эти самые чувства, если я даже не знаю, есть ли они у меня. Всё это так быстро и неожиданно завертелось. И еще в его присутствии мне постоянно немного страшно. Я говорю себе, что бояться нечего, а внутри всё дрожит. Может, это и есть настоящие чувства? А, может, я вообще никогда не смогу ни в кого влюбиться? А тогда, какая разница, с кем встречаться, с кем переспать?

 

— Ну и что теперь мне делать? — растерянно спрашивала я у Нади.

 

— Так смотря, чего ты хочешь. Ты хочешь, наконец, парня себе завести или нет?

 

— Хочу, конечно. Но знаешь, Надя, я тебе не говорила. Он рыжий. И в веснушках. Нет, ты не думай, он так-то красивый, накачанный такой. Но... Как думаешь, это не страшно? А еще я не знаю, сколько ему лет. Но, знаешь, мне нравится, что его все другие пацаны слушаются. Он у них типа главный. Это ведь круто? Всегда мечтала познакомиться с сильным мужчиной. И вот он появился, а я, похоже, упустила свой шанс.

 

Надя стала меня успокаивать. Посоветовала самой сходить к нему и вообще проявлять больше инициативы.

 

— Главное, когда будешь с ним целоваться, не прячь язык, — добавила Надя со знанием дела. — А то он решит, что ты вообще ничего не умеешь.

 

Мне от этого совета почему-то стало еще страшнее. По пояснице пошло такое чувство, не мурашки, а будто предвидишь что-то неприятное, когда у тебя за спиной кто-то стоит.

 

Так и проболтали мы целый час, а про Х-Планету я опять ничего не успела почитать.

 

15 июня. 68-й день

 

Второй день он меня игнорирует. Будто между нами вообще ничего не было. Сегодня я специально пришла в кафетерий в то время, когда обедают физики — раньше я с ними редко пересекалась. И что вы думаете? Он меня заметил, только когда я сама подошла к столу и поздоровалась. Они там вдвоем с еще одним лаборантом чай допивали.

 

— А это ты. Ну привет, — бросил Макс и тут же повернулся к своему приятелю, с которым они над чем-то ржали.

 

На фига вообще было всё это разводить, если теперь ко мне никакого интереса?

 

16 июня. 69-й день

 

С мамой я боюсь посоветоваться, до Надьки еще долго. Я ни о ком и ни о чем не могу думать, только о Максе. Мне он даже во сне приснился. Мы стояли на берегу моря, прямо на песке, и он почти поцеловал меня, но тут я проснулась.

 

Это так странно. Неужели я так быстро влюбилась? Я совсем ничего о нем не знаю, да он мне и не нравился особо, но такое чувство, что он... особенный, что это какой-то знак свыше (хотя куда уж выше может быть, когда ты в далеком космосе?). У меня перед глазами так и стоит картинка, как он прижимает меня к себе и целует. В эти моменты я замираю внутри и даже вдыхать забываю. И ничего так сильно не хочу, как оказаться с ним наедине. Ну хоть на те же десять минут. Я бы больше не упустила своего шанса.

 

Илья спрашивает меня, что случилось, почему я такая рассеянная, не расстроена ли чем. Мотаю головой. Я боюсь ему рассказать, хотя он мой друг. И он бы посоветовал с мужской точки зрения, можно ли в такой ситуации проявлять инициативу, не отобьет ли это интерес ко мне.

 

Надька считает, что главное не показаться недотрогой. Но, мне кажется, показаться слишком активной или слишком доступной тоже как-то нехорошо. Ему же скучно сразу станет, что меня и добиваться не надо.

 

17 июня. 70-й день

 

Макс довел меня до полного отчаяния. Ни взгляда, ни намека на интерес. И в какой-то момент я поняла, что мне на все наплевать, я просто должна всё выяснить. И сегодня я пошла к ним в лабораторию. Руки тряслись, как не знаю что. Я боялась, что он спросит, чего приперлась. Но он, заметив меня в дверях, как-то бесцветно бросил парням:

 

— Народ, идите-ка пока на пункт номер два. Вон девушка со мной побеседовать желает.

 

Они ржали, отпускали какие-то шуточки. Было очень неприятно. Наконец, они вышли, и Макс серьезно спросил:

 

— Что ты хотела?

 

Я, конечно, должна была тут сказать что-нибудь завлекательное, начать флиртовать. Но я же вечно как дура. Растерялась. Замолчала.

 

— Вы говорили, что у вас в лаборатории тоже нужна помощь, — наконец, промямлила я. — Вот я всё сделала у Ильи, — я заметила, как он поморщился, и скорее продолжила, — и пришла, вдруг что-то нужно. Но если не нужно, я пойду...

 

— Ну от чего же, дополнительные руки никогда лишними не бывают. Вот садись сюда. Видишь: на экране огоньки вспыхивают. Если в левом углу заметишь, ставь точку сюда, если в правом, то вот в этот столбик. Всё поняла? Вот и занимайся.

 

Когда он объяснял всё это, то слегка задел мою руку. Но в этот раз явно нечаянно. И вообще был какой-то отстраненный. Я смотрела в экран без отрыва, наверное, целых полчаса. Устала смертельно. А Макс сидел в другом конце комнаты и что-то строчил на клавиатуре. Наконец, процесс завершился, на экране пошли какие-то символы. Я подозвала его.

 

— А ну, значит, на сегодня всё, свободна.

 

И ни спасибо, ничего. Я была готова расплакаться. Видимо, он почувствовал, потому что загадочно улыбнулся и сказал:

 

— Классно сегодня выглядишь! Приходи послезавтра в два, кое-что покажу.

 

Вот теперь сижу на своей кровати и реву. Это так я отношения прояснила, молодец, чо!

 

19 июня. 72-й день

 

Как я прожила вчерашний день, ума не приложу. Полдня мерила разные шмотки, выбирала, в чем же пойти. Вспомнила, как тогда посылала селфи Коле. Вроде выросла с тех пор, а истерю так же по-детски.

 

Сегодня проснулась раным-рано. Быстренько сбегала к Илье. Мы с ним весело переделали все дела. Он предложил сходить попить кофе, но я отказалась. Мне нужно было успеть накраситься до обеда. Я задумала сделать смоки-ай.. Это ж не быстро! На обеде мы все-таки встретились с Ильей. Он удивился, когда взглянул на меня.

 

— Ириша, какая вы сегодня... необычная. Какое-то событие?

 

— А? Нет-нет.

 

— Ждать вас после обеда?

 

— Нет, не ждите, я... ну мы же уже всё самое основное сегодня сделали... Я хотела отдохнуть немного... и... ну мне еще надо будет потом кое-куда заскочить. Меня мама просила... — мне было так стыдно, что я вру. Но я боялась сказать про физиков. Я точно знала, что Илье это будет неприятно. Зачем расстраивать человека?

 

А потом я пошла к Максу. И всё было вау! Просто не верится. Похоже, у меня всё-таки будет космический роман. В этот раз он не заставлял меня ничего считать. Просто сидели и болтали. Он рассказал, что на Х-Планете собирается заниматься не только наукой, но и запустить бизнес-проект. Типа парка научных развлечений. И что обязательно позовет меня на открытие этого самого парка. И даже, пожалуй, попросит сшить для меня блестящее платье, чтобы я в нем перерезала красную ленточку, потому что у меня самые красивые ноги, из всех, какие он видел.

 

А еще рассказал, что скучает по морю. И что на Х-Планете тоже есть свое море, хоть и очень странное по земным меркам. Вода там ярко-оранжевого цвета. Но это красиво. Особенно на закате трех лун.

 

— Я бы съездил на это море с тобой. Только вдвоем. Хотя вряд ли тебя родители отпустят. Это далеко от главного колониального города. Придется с ночевкой... ну там посмотрим.

 

Я всё больше и больше замирала от восторга. Говорю же, до сих пор не верится, что это было со мной, а не во сне.

 

Когда я уходила, он очень ласково посмотрел на меня. Думала, что сейчас поцелует. Но он только провел двумя пальцами по пряди волос. Вздохнул и отвернулся.

 

20 июня. 73-й день

 

Весь вечер у меня было замечательное настроение. И сегодня утром тоже. Не удивительно, что я примчалась к Илье, чуть не вереща от восторга. Ведь я теперь как бы уже почти девушка Макса. Илья весь расцвел, глядя на меня.

 

— Ириша, я так рад, что вы больше не грустите. Я боялся, что нам так и не удастся вас развеселить, пока корабль не сядет на Х-Планете. Я понимаю, тут... своеобразно. И вам не очень интересна наука. Это, наверное, ужасно скучно просто так три месяца лететь в... как вы говорите? В железной банке? Если бы у меня не было работы, я бы тоже с ума сошел от тоски. Но я рад, что теперь вы такая веселая.

 

Мы с Максом не договаривались, встретимся ли сегодня. И я не знала, что делать дальше. С одной стороны, было бы разумно пойти и привести себя в порядок, на случай, если я его увижу. Не в джинсах же с хвостиком ему на глаза попадаться. С другой стороны, мне почему-то не хотелось сейчас идти и сидеть одной в своей комнате. Радость и бесячка из меня так и перла. И я подумала, что будет весело еще потусоваться у Ильи. Ох, лучше бы я этого не делала! Но откуда же я знала, что он так испортит мне настроение? Не ожидала от него, честное слово.

 

Даже не помню, с чего началось, но я невзначай брякнула, что теперь помогаю в физической лаборатории. Илья резко стал серьезным. Начал выспрашивать, с кем я там общаюсь, что конкретно делаю. Я рассказала про тот эксперимент, когда я всполохи считала. Больше-то я там ни разу ничего не делала...

 

Илья резко поднялся со стула, прошелся по комнате, потянулся, хрустя замком пальцев. Помолчал. Сел напротив.

 

— Ириша... Понимаете, то, о чем вы говорите... у них в лаборатории все результаты фиксируются автоматически. Ну поймите, глупо что-то считать на экране монитора. Все оборудование подключено к компьютеру. Там датчики, программное обеспечение сразу все анализирует. Это мы наших дрозофил не можем датчиками обвесить, и приходится их считать вручную. Но биологи — это исключение. В физической лаборатории неспециалисту делать нечего. Понимаете? Вас просто ввели в заблуждение.

 

Я молча выслушала его. Хорошее настроение тут же улетучилось.

 

— Не надо изображать из себя заботливую мамочку. Мне родителей хватает. Что вы все, взрослые, такие нудные? Только и учите, как жить, — я прокричала всё это Илье и выскочила. Само собой, хлопнув дверью. Знаю, что это дурная привычка, но он меня не то что разозлил, а просто выбесил.

 

Сейчас сижу у себя. Так обидно. И я понимаю, что нет ничего такого в том, что Макс это придумал. Он просто хотел со мной сблизиться, и ему нужен был повод. И это только еще раз подчеркивает, что я ему интересна сама по себе. А не для всяких надобностей. Это Илья моим трудом пользуется без зазрения совести. А Макс в восторге от меня самой. Без всякой корысти.

 

И всё равно, так противно, когда тебя тыкают носом в обман. Особенно, когда говорят напрямую, что тебя обманул твой парень. Я пыталась отвлечься, но в голову так и лезли воспоминания. Как я сижу и смотрю на экран до боли в глазах, потому что боюсь пропустить хоть один огонек. А Макс даже не обращает на меня никакого внимания, а потом никакого спасибо... Черт, черт, черт!

 

Вот уж правду говорят: не делитесь ни с кем своим счастьем. А то найдутся желающие всё испортить.

 

21 июня. 74-й день

 

Я поняла! Илья просто ревнует, вот и говорит гадости про Макса. Он возомнил себя моим единственным другом. Тоже мне, собственник нашелся! Впрочем, он сам за это и поплатится. Не пойду к нему больше. Вот сегодня уже не пошла. На фиг это надо? Ходишь, человеку добро делаешь, а он потом тебе гадости всякие про твоего парня говорит и настроение портит? Да пошел он!

 

Сейчас всё Надьке расскажу. Уж она рассудит, как и что.

 

22 июня. 75-й день

 

Надька за меня, между прочим, обрадовалась. И удивилась, что я после того разговора не иду сама к Максу, не проявляю инициативы и всё такое. Надька — она всегда за инициативу. Говорит, что прошли те времена, когда девушка должна была ждать знаков внимания от парня. В нашем веке это просто глупо. Надо самой выбирать мужчину и самой брать от него всё, что тебе нужно. Сразу, как захочешь. Она прямо так и говорит. Я не очень понимаю, как это: брать всё, что хочешь. Может, просто пока не научилась?

 

Короче, после разговора с Надей я пошла к Максу. Он был один. Усиленно работал над какой-то штукой. Велел посидеть и подождать. В этот раз он говорил со мной куда вежливее. И даже... ну нежнее что ли. Я пододвинула стул и села рядом с ним. Наблюдала, как он что-то строчит на клавиатуре, как меняется его лицо.

 

— Уф, ну всё, исправил... — наконец, выдохнул он. — А то критическая ошибка пошла. Ладно, как ты?

 

Я опять растерялась, начала пожимать плечами, как это со мной бывает в присутствии Макса. Он смотрел на меня, не мигая, а потом притянул к себе и поцеловал. Как он целуется! Я сразу вспомнила все Надины наставления про язык и всё такое. Не знаю, хорошо ли у меня получилось. Я пыталась делать всё правильно, но голова у меня просто отключилась. Никогда ничего подобного не испытывала. Когда он оторвался от моих губ, то шепотом спросил:

 

— Ты скучала по мне?

 

Я кивнула. И он снова поцеловал меня. Еще дольше. Еще глубже. Не знаю, как описать. А потом еще и еще. Потом он прижал палец к моим губам и опять шепотом сказал:

 

— Всё дорогая, давай-ка пока тут остановимся. Ты же еще маленькая, правда. И я не должен тебе ничего взрослого предлагать, понимаешь? Права не имею. Так что всё, на этом: стоп! Ты должна меня слушаться. Запомнила? Вот и молодец, хорошая девочка. А дрожишь-то ты так почему? Испугалась что ли? Вижу, испугалась! Да ты, я смотрю, совсем ребенок. Мне-то показалось со стороны, что ты опытная девушка. Бойкая всегда такая на людях. А сейчас вижу, что у тебя никогда мужчины не было... да не пытайся ты возражать, у меня опыта предостаточно: я такие вещи сразу понимаю. Ох, какая же ты классная, как я тебя хочу, — он еще раз поцеловал меня, а потом бросил уже громче и резче. — Так всё, хватит меня мучить. Иди. Не надо больше сюда приходить. До добра это тебя не доведет. Ну чего ты молчишь? Иди уже, займись уроками. Мне надо в себя хоть чуть-чуть прийти. У нас через полчаса совещание, а данные еще не готовы.

 

23 июня. 76-й день

 

Я в панике. Я не понимаю, почему он меня отталкивает, чего он так боится? Отца? Но откуда тот узнает. Черт, как я ненавижу свой возраст. Как прокаженная! Мои ровесники ничего не умеют, не могут и не хотят, и проку от них никакого нет. А нормальные парни могут и хотят, но шарахаются. Просто замкнутый круг какой-то! Хоть умри! Кто эти законы дурацкие придумал?

 

Я ни о чем не могу думать кроме Макса. Каждую свободную минуту я закрываю глаза и вспоминаю, как он меня целовал. Трогаю сейчас пальцем свои губы и не верю, что это всё было по правде, не приснилось, не показалось. Кажется, я бы все отдала, чтобы он снова меня поцеловал. Но он меня избегает. Весь день пыталась с ним пересечься, но ничего так и не вышло. Он носится по кораблю, весь какой-то страшно занятой, деловой, и от этого кажется красивым. Да, теперь я окончательно понимаю, что он мне нравится внешне. Ну и что, что он рыжий. Зато такой... твердый, резкий... не знаю, как описать. Короче, настоящий мужик. Не то что всякие нюни.

 

24 июня. 77-й день

 

Сегодня не выдержала и пошла к Илье. Не знаю, как так вышло, но я привязалась к нашей лаборатории. И день кажется пустым, если я там не побывала, не повидала наших подопечных. В конце концов, животинка-то не виновата, что Илья такой идиот.

 

Зашла тихонечко. Он разулыбался. Сразу принялся щебетать про хомяков, морских коньков и прочих. Цветок у него еще какой-то распустился. Не помню название, оно, как обычно, латинское-трехэтажное, а цветок симпатичный, такой крупный, бледно-розовый, как граммофончик.

 

Я так скучаю по нормальным деревьям, клумбам, кустам... Никогда раньше не понимала тех, кто вздыхает от любви к природе, но здесь, в жестяной банке, реально начинаешь с придыханием думать о всякой фигне, типа травы. Наверное, поэтому мне и нравится ходить в биологическую лабораторию. Вроде как живой уголок. Расслабляешься и всё такое. Жаль, конечно, что Мусеньки с нами нет. Сейчас-то я понимаю, что было реально протащить ее тайком на корабль, а после взлета, куда бы они уже делись?

 

Я порадовалась, что Илья больше не заговаривал про физиков. Вот за это ему респект. Если бы он опять взялся за старое, я бы точно больше не пришла. А так... хорошо потрудились, и поболтали хорошо. Я хоть развеялась капельку. Правда, сейчас опять тоска по Максу накатила. Я просто не могу без него больше. Это невыносимая пытка. Видела его сегодня в кафетерии с ребятами. Едва взглянул на меня и отвернулся. А глаза у него такие грустные-грустные. Так и хочется подойти, обнять и утешить.

 

25 июня. 78-й день

 

Вот уж не думала, что буду считать дни до конца полета с грустью. 12 дней. Я боюсь, что мы с Максом так и не будем вместе. Что так ничего и не успеем. А потом сядем на Х-Планете, и там у каждого начнутся свои дела, и он, конечно, забудет про меня. Это на корабле я самая молодая и красивая, а там будет куча девушек. И я должна что-то придумать, чтобы мы начали встречаться здесь, в космосе. Ведь тогда он вряд ли так запросто уйдет в никуда.

 

А я без него уже не смогу, я это точно знаю. Он заполонил все мои мысли. И я всё яснее понимаю, что мы идеально друг другу подходим. Что сама судьба свела нас. И я сделаю всё, чтобы он в меня влюбился. Иначе просто не может быть.

 

26 июня. 79-й день

 

Я в отчаянии. Он на меня не реагирует. Ничего не предпринимает. Я, черт побери, знаю, что выглядела сегодня шикарно. Даже Илья, и тот комплимент сделал, хотя ему-то всё до фонаря, кроме науки. А Макс не глянул.

 

Что же это за долбаная жизнь, в которой никогда ничего не сбывается?

 

27 июня. 80-й день

 

Надька говорит, что я дура. Что я должна сама к нему прийти и назначить свидание. Что он именно этого и ждет. Ну чтобы не вышло, что он меня соблазняет или к чему-то принуждает.

 

Может, и правда, стоит пойти и намекнуть. Хотя по-Надиному выходит, что надо не намекать. Надо действовать. 10 дней осталось. Я в панике.

 

Я всегда мечтала, чтобы парень за мной ухаживал, меня добивался, уговаривал быть с ним, дарил там всякое, слова говорил красивые. Я не хочу сама навязываться, сама себя предлагать. Это так... вульгарно. Но у меня просто едет крыша, когда я думаю о том, что скоро мы расстанемся, и он больше никогда меня не поцелует.

 

28 июня. 81-й день

 

Я не выдержала, пришла к нему днем. Он выгнал всех парней, спросил, чего я хочу.

 

— Я скучаю по тебе, — сказала я. Впервые на ты.

 

— Я же уже сказал, что для меня это невыносимо: встречаться с девушкой, которая меня привлекает, и знать, что я не могу пойти с ней до конца. Понимаешь, это только малолетние пацаны могут ходить и месяцами за ручки держаться. Мне это всё, прости, не интересно.

 

— Но почему ты решил, что со мной можно только за ручки держаться?

 

— А что, ты вот так возьмешь и запросто как взрослая женщина сможешь прийти ко мне в каюту? Ты же побежишь разрешения у мамы с папой спрашивать.

 

— Никуда я не побегу, — я начинала злиться, и он это заметил. Встал со стула, подошел, слегка обнял за плечи, и его тон резко изменился. Он стал шептать нежно-нежно:

 

— Правда, хочешь быть со мной? Скажи мне, правда? И готова отдаться мне? Хочешь, чтобы я был твоим первым мужчиной? — он стал целовать меня мелкими и быстрыми поцелуями... в щеки, нос, глаза, уголок рта. — Скажи, хочешь? Пожалуйста, я с ума схожу от тебя.

 

Так вот как это предлагают девушкам... Я всегда думала: интересно, как люди договариваются о том, чтобы заняться любовью?

 

Мне было очень страшно. Я знала, что боюсь соглашаться вот так сразу. В смысле мы же почти не знаем друг друга. Мне казалось, что прежде чем переспать с парнем, я буду с ним долго встречаться и всё такое. Я попыталась представить, что Макс разденется. И это меня тоже пугало. И я думала, что надо сказать, что я хочу, но не так сразу, что нужно время и всё такое. Но тут он, видя моё замешательство, снова прошептал:

 

— Слушай, если нет — то нет. Я всё понимаю. Просто скажи четко и не мучай меня больше. Здесь в полете мужчине совсем непросто: только подумай, три месяца обходиться без секса! И я совсем не хочу, чтобы меня дразнили. Или соглашайся, или давай постараемся больше не попадать друг другу на глаза.

 

Он поцеловал меня еще раз, его рука лежала на моем плече и, казалось, она вот-вот сдвинется к груди. И мне так этого хотелось. И я сказала да.

 

Сейчас я стою в своей комнате перед зеркалом. На часах половина двенадцатого. Через полчаса я должна прийти к нему в каюту. Он сказал номер. Это на другом конце корабля. Я не знаю, правильно ли я поступаю. То есть я как раз этого и хотела, но... Впрочем, сейчас пути назад уже нет. Я пообещала, что приду, и он меня ждет.

 

После этой ночи я уже никогда не буду прежней.

 

29 июня. 82-й день

 

И вот всё случилось. Всё, как я хотела — я лишилась девственности в космосе. Теперь я — настоящая женщина. Это так романтично!

 

...А если честно, ни фига не романтично. Я даже писать не хочу о том, как всё было. И я совсем не уверена, что хочу запомнить эту ночь на всю жизнь. Блииин! Мне вообще не понравилось.

 

Начиналось всё неплохо: Макс был ласковым. Но он очень торопился. Я понимаю, это потому, что я ему нравлюсь. Он говорил много всякого. И мне было приятно это слушать. Мне еще никто не говорил такого. Но всё шло так быстро. Я просто не могла расслабиться. Он начал раздражаться...

 

Так стыдно писать про всё это. Наверное, со мной что-то не так.

 

Когда всё закончилось, он поцеловал меня в щеку. Минут пять мы просто лежали рядом. Он тяжело дышал. От него противно пахло потом. И в этот момент он показался мне дико чужим. Я изумлялась, что я вообще делаю рядом с этим человеком. Зачем всё это было нужно? Стало так мерзко и пусто на душе.

 

Он пошел в душ, я закуталась поплотнее в одеяло. И такое одиночество вдруг накатило. Я представила, что там за стеной черная-черная беспросветная бездна. И нет ей ни конца ни края. И я тут одна-оденешенька. И так захотелось, чтобы Макс скорее вернулся, чтобы хотя бы он обнял меня. Ведь никого другого рядом всё равно нет. Но он всё не шел и не шел.

 

Наконец, он появился в дверях. Улыбался в никуда, страшно довольный собой.

 

— Ну что, как-нибудь повторим, а? Надеюсь, в следующий раз мне не придется столько с тобой возиться.

 

Мне стало так обидно. Я поняла, что ни за что больше к нему не приду. Нельзя так разговаривать с девушкой.

 

И всё же мне хотелось, чтобы Макс проводил меня в каюту. Но он отказался. «Ты что с ума сошла? А вдруг нас кто-нибудь вместе увидит?» Прежде чем выпустить меня, он высунулся и огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, а потом чуть не вытолкнул меня в темный коридор.

 

Я шла по улитке. Да уж, совсем не так я представляла себе свою первую ночь с мужчиной. Мне казалось, что после нее я почувствую себя любимой, желанной, успокоюсь, что со мной всё в порядке. А вышло, что вышло.

 

Когда за очередным поворотом коридора показался мой старый знакомец-призрак, я сказала себе, что люто ненавижу всех известных мне физиков, и особенно Макса. Уверена, что сделать голограмму было его идеей.

 

30 июня. 83-й день

 

Как глупо всё это. Мне стыдно. Не хочу даже носа высовывать из каюты. Сказала маме, что у меня болит голова, попросила сегодня приносить еду сюда. Надеюсь, она ни о чем не догадалась. Лежу одна, смотрю в потолок. Быстрее бы уже приземлиться, чтобы всё это закончилось. Не хочу больше видеть Макса. Никогда. Ненавижу.

 

А стыдно мне почему-то перед Ильей... Он-то тут причем?

 

1 июля. 84-й день

 

Говорят, у девушек после этого дела походка как-то меняется. Уж не знаю, правда это или нет. Но вдруг? Я боюсь, что все это заметят. Но не лежать же мне в постели еще шесть дней! Сходила на завтрак. Родители общались со мной как обычно. Папа только спросил, как моя голова, прошла ли. Я сказала, что да. Он взялся объяснять, что головные боли могут быть связаны с тем, что мы приближаемся к Х-Планете, входим в какую-то там зону. И что в целом это нормальная реакция организма, но если боль не проходит, то надо обратиться к врачу.

 

Ох, папа-папа... знал бы ты причину моей «боли»...

 

Потом пошла помогать Илье. И так с ним было весело. Он рассказывал про то, как они высаживались на Z-Планете три года назад. Как чуть не забыли на корабле улиток и водоросли. Как готовили всех живых существ к посадке. И хотя я не люблю науку и всё, что с ней связано, мне было так приятно это слушать. Настроение поднялось, и я даже на время забыла о моих неприятностях.

 

Но ненадолго. В обед я потопала в кафетерий, а Илья сказал, что меня догонит. Когда я вошла, за столиком сидели физики. Я нейтрально поздоровалась, они ответили. А после этого Макс сказал что-то шепотом пацанам, и они громко заржали. Я очень надеюсь, что речь шла не обо мне. Это было бы уже чересчур. И всё равно я застыла, будто меня окатили ледяным душем. На ватных ногах я подошла к стойке, потянулась за подносом. И не знаю как, но уронила его. Грохот гулко раскатился по комнате. И сзади снова раздался смех. Я была готова вылететь прочь в слезах, запереться в своей каюте, и уж больше не выходить из нее до самой посадки. Но я знала, что сейчас войдет Илья, а ему совсем ни к чему знать о моих проблемах. Я взяла морковь. Понимала, что больше мне ничего в себя не впихнуть. Минут через пять пришли родители, а за ними и Илья. Я немного успокоилась и даже сходила к стойке за мясом.

 

Во время ужина я уже почти совсем развеселилась. И даже заспорила с папиной коллегой про один дурацкий рисунок в школьном учебнике биологии. Чтобы доказать, что я права, я решила сбегать к себе в каюту за книжкой. Дура! Когда я возвращалась назад, за одним из поворотов коридора мне преградил путь Макс. Он по своему обыкновению возник из ниоткуда, словно прошел сквозь стену. Точь-в-точь их идиотская голограмма. Я жутко напугалась. Он приподнял мой подбородок и хотел поцеловать. Он знал, что все, за исключением пилотов, сейчас в кафетерии. И нас никто не увидит. Я увернулась.

 

— Что с тобой? — спросил он удивленно.  И довольно нежно зашептал. — Ты разве больше не хочешь меня? Отчего не приходишь?

 

— Не хочу, оставь меня.

 

— Что это ты такая невежливая? — его тон тут же сменился. — Что любовь уже закончилась? Быстро у тебя всё меняется, дорогуша. С одним мужчиной даже неделю не хочешь побыть. Ты знаешь, как это называется? — он ругнулся. — Не думал, что ты такая. Ты ведь не такая, а?

 

Он смотрел на меня, не отводя глаз. Меня била дрожь. И, может, я даже в какой-то момент захотела, чтобы он снова переспал со мной. Было в нем что-то, чему хотелось подчиняться. Но я вспомнила, как он вытолкнул меня из своей каюты в ту ночь, как ржал с пацанами надо мной сегодня утром. И я понимала, что больше не смогу. Я молча оттолкнула его, и быстро пошла в сторону кафетерия.

 

Когда я вошла, едва помнила, о чем был спор. И мне понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Макса еще не было. Я глянула на Илью, он с тревогой смотрел мне в глаза. Он единственный заметил, то Макс увязался за мной из кафетерия. А теперь видел, что я не в себе. И, кажется, что-то понял. Извинился, сказал, что сейчас вернется и вышел.

 

Его не было минут десять. Не знаю, что там произошло. Но Илья вернулся, а Макс нет. Когда мы уходили, его недоеденный ужин так и лежал на единственной тарелке, оставшейся на столе физиков.

 

Илья предложил проводить меня до каюты, и я не отказалась. Хотела выяснить, что между ними произошло, но молчала. Я жутко боялась, что Илья начнет задавать дурацкие вопросы. Но он убедился, что я добралась до своей двери и попрощался. А мне стало паршиво, что мы так и не поговорили.

 

Я закрылась изнутри. Я точно знаю, что Макс побоится сюда прийти. Но мне почему-то всё равно страшно.

 

 

 

2 июля. 85-й день

 

— Илья, а почему, когда снег идет хлопьями, все снежинки разного размера?

 

Сама не знаю, почему я об этом спросила. Наверное, скучала по дому. Накануне перед нашим вылетом был сильный снегопад. Пушистый-пушистый, весенний. Вечером я стояла у окна и долго-долго на него смотрела. И плакала от того, что не могу погладить Муську, которую к тому моменту уже отдали на криоконсервацию. А потом перестала плакать и просто разглядывала снежинки. Пока Илья отвечал на мой вопрос, я вспоминала тот последний земной снегопад, поэтому толком ничего не поняла. Мне кажется, он заметил это. Но совсем не обиделся. Он уже привык к тому, что я с трудом врубаюсь в сложные штуки.

 

— А на Х-Планете бывает снегопад?

 

— Нет, Ириша, понимаете, там такие атмосферные условия, в которых... — он с жаром объяснял мне устройство Х-Планеты, хотя и видел, что я едва могу уловить хоть слово. «Интересно, зачем он это делает?» — размышляла я. Я концентрировалась на тембре его голоса, и меня это успокаивало. Даже к лучшему, что все слова были такими путанными и незнакомыми, они не отвлекали меня от звучания, которое утешало само по себе.

 

— Илья, скажите, только честно, — я перебила его на полуслове, — а криоконсервация — это опасно? Каков риск, что моя кошка не проснется? Или проснется, но не вспомнит меня?

 

— Ириша, ну что вы, эта технология в наши дни прекрасно отработана. Ни одного несчастного случая за последнее десятилетие. Неужели вы думаете, что ваш папа — а он имеет огромный вес в научном мире, и не только на Земле, но и в Галактике — неужели он стал бы подвергать опасности вашего любимого питомца? Он-то лучше других понимает, как это работает, ведь участвовал в испытаниях...

 

— Илья, прошу вас, я знаю, что мой отец — светило и всё такое, я ведь не об этом... Я просто не понимаю, а почему тогда людей, за исключением безнадежных больных, ждущих донора, не подвергают криоконсервации?

 

— Это не вопрос технологий, а вопрос этики. Человечество решило, что так будет правильнее...

 

Он хотел развить мысль, но я снова перебила.

 

— Ну то есть вы уверены, что с Муськой всё будет хорошо?

 

— Абсолютно.

 

После утра в нашем «живом уголке», я почувствовала себя куда лучше. На обед пришла раньше всех и, кажется, даже блаженно улыбалась. Как идиотка. Может, если бы не моя улыбка, так ничего бы этого и не случилось...

 

Пока я разглядывала салаты, ко мне подошла Мария, старшая по хозяйству, и ласковым голосом пропела:

 

— Зайдите на минутку на кухню.

 

Я изумилась, но пошла следом. Вскоре мы оказались вдвоем в махонькой подсобке.

 

— А теперь слушай. Не знаю, что у тебя с Максимом назревает, но имей в виду, что это мой мужчина. Понятно? Я не посмотрю, что ты профессорская дочка. Я тебе такую сладкую жизнь устрою, мало не покажется. Тоже мне, возомнила о себе, бог знает что. Пигалица, а туда же... Одна тут на корабле уже попыталась спать с моим мужиком... Думаю, она еще долго будет меня в кошмарах видеть. Так что не вздумай лезть к нему в штаны, тебе же хуже будет. Всё поняла?

 

— Я вообще не знаю, о чем вы... — конечно, надо было ответить ей на «ты», но я была так растеряна. И потом, когда перед тобой тетка далеко за тридцать, «тыкать» — это так странно...

 

— Не знаешь, и молодец, иди играй в куколки.

 

Она открыла замок, и я вылетела из подсобки, а потом и из кухни в общий зал. Народ уже начинал подтягиваться. У раздачи стоял отец. Он, как всегда, витал в своих мыслях и не отразил, как я напугана.

 

— О, Ириша, ты уже тут, здорово! Не заметил, как ты вошла. Что будешь?

 

Еще секунду назад я собиралась мчаться подальше отсюда со скоростью света, но спокойный тон отца прогнал испуг. Фигали, с чего вдруг я должна бояться какой-то тетки? Да если я расскажу отцу про ее угрозы, нешуточные проблемы начнутся уже у нее!

 

Впрочем, я знала, что не расскажу отцу. Ведь тогда он мог бы узнать и про то, что я была с Максом. Но всё же, я выдохнула. Подняла голову повыше, и весь ужин подчеркнуто неторопливо работала приборами, улыбалась и вела светские беседы с биологами. У меня, когда надо, и достоинство, и аристократические манеры проявляются.

 

Разревелась я только вечером, когда осталась одна. Значит, он врал мне про то, что у него третий месяц нет женщины. Значит, он спал здесь на корабле еще, как минимум, с двумя. А потом ему стало так скучно, что он и до меня добрался. Типа на безрыбье и рак рыба. Как же это мерзко!

 

3 июля. 86-й день

 

Все суетятся, ведь скоро посадка. Пилоты ходят еще более напряженные и сосредоточенные, чем обычно. На корабле буквально веет предвкушением. Кажется, даже наше зверье что-то чувствует. Хомяки сегодня были какие-то тихие, почти не бегали в колесе. Собрались все в одном углу и тихонько сопели. Морские коньки тоже ведут себя как-то необычно. Хотя Илья утверждает, что мне кажется, и коньки были такими всегда.

 

Работы у всех прибавилось, люди в коридорах постоянно куда-то спешат, что-то несут, торопятся, переговариваются. Теперь по нашей улитке уже невозможно праздно шататься, как раньше. Я вообще удивляюсь, отчего мне было так скучно поначалу. Я же считала дни до посадки, а сейчас мне даже немного жаль, что всё уже позади. Значит, не будет больше уютных посиделок за ужином с родителями и их коллегами, не будет ежедневной работы в лаборатории, не будет даже этого коридора-улитки, который я раньше так ненавидела, а в итоге почти полюбила.

 

Но, конечно, такая преждевременная светлая ностальгия случается только по тому, что неизбежно закончится. Если бы нам сказали, что впереди еще три месяца полета, вряд ли кто-то обрадовался. И уж точно не я.

 

Предвкушение посадки — это чуточку грустно, но в первую очередь радостно. И я так захвачена этими веселыми хлопотами, что даже почти махнула рукой на Макса. Не махнула, конечно. Обидно мне и противно, но... Я понимаю, что переживу всё это. Скоро мой горе-роман останется в прошлом, как страшный сон. Очень маловероятно, что обратно мы полетим вместе с той же бригадой физиков. Ведь у всех ученых тут свои миссии, разные по продолжительности. И, надеюсь, на огромной Х-Планете Макс затеряется так, что я больше его никогда не увижу. Мне до слез жаль, что мой первый мужчина оказался таким, но что уж поделать, не кусать же локти до конца дней своих? Зато теперь я знаю, как это бывает и буду меньше бояться. Наверное.

 

4 июля. 87-й день

 

На связь нам дали сегодня всего 15 минут. Канал нужен для других каких-то надобностей. Я набрала Надю, она ответила со второго гудка. И я принялась взахлеб рассказывать, как на корабле сейчас интересно, как все готовятся к посадке. Но она минут через пять меня перебила:

 

— Ладно, оставь ты в покое свой живой уголок с его странностями. Лучше расскажи, что у тебя с твоим парнем?

 

Вот, честно, я даже забыла, что Надя еще ничего не знает. Говорить про Макса совсем не хотелось. И почему-то внезапно я поняла, что не хочу, чтобы она узнала про то, что я лишилась с ним девственности. Вот зачем ей это? Это же моё, сугубо личное дело.

 

— Знаешь, Надя, я подумала, что всё-таки он не тот человек, и не пошла к нему.

 

— Ох и дура ты, Ирка. Помрешь старой девой. Уж я бы ни за что такого шанса не упустила. Ты только подумай, как романтично — заниматься любовью в дальнем космосе... А ты? Только и знаешь, что клетки скрести со своим недотепой-лаборантом.

 

Мне стало обидно, что Надя сказала так про Илью. Хотела возмутиться, почему это он недотепа. Но потом вспомнила, сколько поначалу сама над ним подтрунивала, и мне стало стыдно.

 

— Надя, он — хороший человек.

 

По Надькиному вздоху я поняла, что она закатывает глаза. Ну и пусть.

 

— А в соцсети хоть напишешь пост, когда приземлитесь?

 

— Даже не знаю, мне это уже не интересно. Не понимаю, какой смысл?

 

— Ну ты там совсем одичала... Ладно, хорошей посадки! Надеюсь, скоро сможем болтать часами, а не по графику. И жду не дождусь, когда же ты начнешь постить фоточки с Х-планетными видами. Надо же потерянных подписчиков как-то возвращать. Целую, дорогая.

 

— Целую. Пока.

 

5 июля. 88-й день

 

Перечитала свой космический дневник. Какая я странная была вначале полета. Боялась ручкой на бумаге писать. Ну что в этом страшного-то? Посмеялась над историей про Александра. Это ж пришло в голову сочинить такой роман. Нет, он, конечно, красивый мужчина, и форма это прекрасно подчеркивает, но... вот я и он — вместе? Даже представить теперь не могу. Хотя эффектно было придумано! Но самый гвоздь — это, конечно, история с хомяками. Так бы и выдрала несколько страниц и подарила Илье. Пусть когда-нибудь своим будущим внукам от будущих детей, рожденных будущей женой, почитает. То-то они поржут над дедушкой и его космической хомячьей одиссеей. Пока супергерои спасают мир, мы с Ильей спасаем хомяков. Мы круты!

 

6 июля 89-й день

 

Сегодня мы готовили наш живой уголок к посадке. Поливали и упаковывали растения. Собирали транспортировочные контейнеры для животных. Завтра хомякам предстоит поставить специальные инъекции. Я не совсем поняла, как они работают, но вроде как в них какое-то успокоительное и повышенная доза питательных веществ, чтобы зверье пережило полтора суток без кормежки. Я переживаю за малышей. Но Илья говорит, что они уже достаточно окрепли, чтобы перенести посадку и все лекарства. Он в последние дни стал такой спокойный, уверенный. И, против обычного, совсем не суетится. Всё делает четко и быстро. Это так удивительно. Я даже папе нечаянно в разговоре обмолвилась — ну вот к слову пришлось — мол, Илья какой собранный стал. На что папа в свою очередь удивился, и сказала, что Илья всегда собранный, и ни за какой суетой его прежде не замечали. Хм... Это мне одной так везло?

 

7 июля. 90-й день

 

Я так волнуюсь, что писать совсем не могу. Но мне простительно, я же еще никогда не была на других планетах.

 

Отчего-то грустно расставаться с этим блокнотом. В нем еще остался десяток не исписанных листов, но я не хочу рассказывать здесь про жизнь на Х-Планете. Я, пожалуй, куплю новую тетрадку в местном магазине и буду писать в ней. Это куда круче, чем набирать текст на клавиатуре, особенно когда это такой особенный, личный текст. Получается самая надежная защита от несанкционированного чтения — ну кому охота мои кривые закорючки разбирать, когда в интернете столько всего интересного написано крупным красивым шрифтом?

 

И будут у меня собственные мемуары об Х-Планетной жизни в аутентичной тетрадочке. Круто же потом будет внукам показывать (что-то я совсем как Илья, о «потомстве» взялась размышлять, ха-ха!).

 

Думаю, мама права: мне стоит и дальше работать в их лаборатории. Говорят, на Х-Планете она будет огромной и густонаселенной. Должен же кто-то родителям и Илье помогать, пока новый персонал наберут, пока всему научат.  Если честно, мне почему-то даже обидно, что кто-то будет работать вместо меня, кажется, что чужие люди всё сделают не так. Уж лучше самой. Только Илья еще не знает, что я на это решилась. Спрашивал на днях про планы, я поулыбалась и ответила, что еще думаю. Сказать ему перед посадкой? Или еще время потянуть? Он так мило обо мне переживает, и, кажется, сам в восторге от своих эмоций. Зачем же его лишать удовольствия?

 

Но в школу я все-таки тоже пойду. Уж если совсем не понравится, то брошу, и буду учиться сама по книгам, чтобы потом сдать экзамены экстерном. Хочу получить аттестат вовремя. И потом, вдруг я хотя бы там найду себе парня, раз уж в космосе всё так криво получилось. А как только вернусь на Землю, буду поступать в университет. Заберу Мусеньку, уеду от родителей в отдельную квартиру и буду их навещать по выходным. Хочу жить где-нибудь на семидесятом этаже или выше. Я смогу часто звать Надю в гости, и по вечерам мы будем сидеть у окна, любоваться огнями города и пить какао с зефирками. А Мусенька будет мурчать у меня на коленях. Вы не представляете, как громко она мурчит!

 

Сегодня у нас будет прощальный ужин, а поздно вечером мы покинем этот отсек и займем свои места в посадочной кабине. Я так переживаю: как всё это будет? Все вокруг твердят, что посадка — это не опасно, если правильно к ней подготовиться.

 

Ну тогда я побежала что ли. Еще столько всего нужно сделать.