Среди слонов

 

(Кира #Проза)

Мы с Антониной пили чай у нее на кухне и взахлеб мечтали про наш будущий отпуск, когда в квартиру ввалилась Лидия. Хоть режьте, не понимаю, зачем давать свои ключи взрослой дочери, которая живет отдельно. Ну, у Тони в семье много странностей, и эта не самая худшая.

Пока Лидия разувалась и снимала пальто, Тоня поспешно спрятала мою шарлотку в холодильник, и смахнула крошки в ладонь.

— Здравствуй, Лидочка! Проходи, дорогая! Будешь чаю?

— Спасибо, мама. Ты же знаешь, я пью чай только утром. У меня к тебе серьезный разговор, — подчеркнуто вежливый кивок в мою сторону и, не глядя в глаза, — Здравствуйте, Евгения Эдуардовна! Хорошо, что вы тоже здесь. — Лидия усаживается на две трети стула, а ее и без того прямая спина выпрямляется еще сильнее. Плохое начало. Тоня напрягается.

Лидия выкладывает факты один за другим. Отпираться без толку: наш дерзкий план раскрыт раньше времени. Я же говорила, внук проболтается. Ну да что уж теперь — неделей раньше, неделей позже.

Спустя каких-нибудь пять минут Лидия не утруждает себя даже видимостью высокой культуры.

— Вы решили маму в гроб загнать?! — кричит она на меня. — В Индию они поедут! Да вы знаете, что у мамы давление, что у нее холестерин, сердце, суставы… Вы видели ее медицинскую карточку? Конечно, вам плевать. Это не вам потом возить маму по врачам. Как что случись — так и про Лиду вспомнят: «Помоги, доченька!» А как веселиться — так они самостоятельные. …Вот вам, Евгения Эдуардовна, сколько лет?

— Шестьдесят девять.

Лида явно озадачена моим ответом. Я выгляжу значительно моложе ее матери, хотя и на четыре года старше. Теперь она не знает, как продолжить свою тираду. Смех да и только. Один в один — растерявшаяся школьница у доски.

— Ну не знаю, может, у вас со здоровьем проблем нет, а маме такая перемена климата строго противопоказана. Помните, у нее в прошлом месяце приступ был? Врач сказала: покой, режим… А вы! Мама, ну а ты-то, ты? Сама не понимаешь, что эта поездка тебя может убить? Неужели ты думаешь, мы тебе позволим? Папу не уберегли… но уж, поверь, о тебе позаботимся.

На Тоню страшно смотреть. Ее нижняя губа дрожит, но она не перечит. Эх! Будь я на ее месте, давно бы дочь приструнила.

— Что тебе в этой Индии? Там же антисанитария полная, жара, влажность, насекомые, эпидемии, да еще и местные обманывают на каждом углу. Вон Ивановы ездили в прошлом году… Да что Ивановы. У меня коллега из Вьетнама привезла какого-то подкожного паразита, всю ногу ей разнесло, кое-как его вырезали, а потом неделю в стационаре интоксикацию снимали. Так она молоденькая, а вы… С вами-то что будет, если этакая гадость в вас заселится? Ой, не знаю… А питание? Что вы там будете есть?

— Лидочка, вот за это ты не переживай! — Тоня впервые робко подает голос.— Индусы же — вегетарианцы. Мы будем только свежими овощами и фруктами питаться.

— Ой, мама, не надо, — Лида делает страшные глаза. — Знаю я, какая ты вегетарианка. Стоит день не проконтролировать, и ты за сосисками в магазин бежишь. Травишь себя. А там кто за тобой смотреть будет? Вот она? — Лида кивает в мою сторону, и тут же заливается краской. Понимает, что сказала грубость. Хотя мне не обидно. Я привыкла. Ну какую учителку в школе за глаза не звали: «она»?

— Лида, не волнуйся. Я буду строго следить за твоей мамой! — говорю я серьезным голосом и, почти открыто подмигиваю Тоне. Но Лида слишком разгневана, чтобы замечать такие мелочи. Она опять кричит какие-то глупости про дизентерию и тараканов. Наконец, Тоня ее несмело перебивает:

— Доченька, половина второго, пора за Артемкой в школу идти.

— Не надо, я сама его сегодня заберу. Потом поговорим.

Когда за Лидой закрывается дверь, Тоня тяжело опускается на стул, кладет голову на морщинистые руки. Ее плечи трясутся от рыданий.

— Женя, я ведь никогда — ни-ра-зу в жизни — не просила ее помочь. Она сама вот это всё придумывает… будто мне что-то нужно… я-то и без врачей бы обошлась, и без квартиры новой… Говорю ей всё время: «Не траться, Лидочка, мне ничего не надо». Веришь?

Конечно, верю. Мы живем рядом уже полтора года, и изучили друг друга, как отличница — билеты к экзамену. Если бы не уговоры дочери, Тоня бы ни за что не поехала в новостройку. Ей нравилась ее «хрущевка» почти в центре (она мне как-то свои старые окна показывала и чуть не плакала), нравилось гулять по набережной каждый вечер и ходить в гастроном на углу. И в подъезде она всех знала — как-никак сорок лет на одном месте. Муж у нее пять лет, как умер, так она его стародавний письменный стол не трогала, только пыль аккуратно смахивала… При переезде стол дети, конечно, выкинули, да и бумаги почти все. «Нечего всякое барахло в новую квартиру тащить». Правда, Тоня припрятала пожелтевшую телевизионную программу, в которой ее Вася за неделю до смерти обвел фильмы, которые посмотреть собирался, да не успел… И как она, бедная, всё это перетерпела?

Мне в этом смысле лучше — терять нечего — всю жизнь сама по себе. И никто не командует. Теперь даже начальника нет: как на пенсию вышла, сразу из школы уволилась и стала частные уроки давать. Деньги появились, по миру кататься начала; я хоть и иняз закончила, да мало где раньше бывала. А еще подкопила немного, и квартиру разменяла. Помню, въехала сюда — рада-радешенька — всё новенькое, чистенькое, муха не сидела… День прошел, неделя, а я всё хожу и улыбаюсь, как умалишенная.

В те дни я возле лифтов Тоню впервые и встретила. Бледная… нет, даже серая какая-то, скукоженная, испуганная. Я, грешным делом, подумала: ну соседка — не жилец. Жалко мне ее стало, и я что-то брякнула, чтоб она улыбнулась. А там слово за слово — познакомились. Оказалось, тоже бывшая учителка, только русичка. После того лета, как мужа похоронила, на работу уже выйти не смогла. Разболелась, расклеилась. А потом дочь ее в новый район перевезла, чтобы в соседних домах жить и друг другу помогать.

— Я ведь тут совсем не ориентируюсь, — пожаловалась Тоня. — Вот вчера пошла за молоком — дочь молоко не покупает, говорит, вредно — я пошла сама и заблудилась. Дома́-то все одинаковые. Ой, не смогу я тут жить…

— Не выдумывайте! Вот беды-то, не в тот двор нечаянно свернула. С кем не бывает. Дорогу-то домой нашла, так ведь?

Тоня закивала и будто даже приободрилась от моих слов.

Стали мы с ней по вечерам вместе гулять, сначала по округе, а потом и по всему городу. Помню, как-то затащила я ее в сквер за Оперным. Сидит она рядом со мной на лавочке и улыбается, а у самой глаза на мокром месте.

— Меня, — говорит, — Вася сюда на первое свидание водил, мороженым угощал.

От наших прогулок Тоня посвежела. Губы красить начала, сережки вдевать. Гардероб мы ей маленько подновили — не дело таким видным барышням, как мы, в скатавшихся кофтах по бульварам дефилировать. Даже внук ей сказал: «Бабуля, какая ты теперь красивая!» Да и на здоровье Тоня стала реже жаловаться. Я, честно говоря, вообще не понимаю, что там у нее за страшные недуги, от которых она чуть что — умирать собирается. По мне так — одни выдумки да хандра. Ну коли нравится им с Лидой по врачам ходить — пусть ходят. У меня свои методы лечения — кофе с коньячком, пирожное «Прага» и старое доброе кино.

***

Поначалу я решила, что Лида шороху навела и успокоилась. Мы с Тоней потихоньку продолжали собираться в дорогу. Договорились, что для вечерних посиделок она берет шоколадные конфеты, а я палку сырокопченой колбасы. Коньяк решили не таскать, уж лучше местный ром осваивать.

— Представляешь, Тоня, — говорила я, — лежишь ты такая вся на шезлонге. Рядом океан плещется, пальмы шелестят. Махнешь рукой — к тебе официант подбегает: «Чего желаете, мадам?» А ты ему: «Секс на пляже». Ну что ты засмущалась? Это коктейль такой. Ну ладно, не «Секс». «Пинаколаду, пожалуйста!». И вот он возвращается уже с помощником. У одного в руках поднос с бокалом, а второй берет этот бокал и этак изящно тебе подает. А на бокал долька свежего ананаса надета, и сок из нее капает… Ты хоть раз в жизни такое видела?

— Нет… — шептала Тоня и зачарованно улыбалась. Конечно, ей и представить-то сложно, что о ней, о женщине, тоже кто-то позаботиться может.  Понятно дело, мужняя жена — всю жизнь только и делала, что семью обслуживала. Даже сейчас подскакивает со стула, чтобы внучку стакан воды налить.

***

Но расслабилась я рано. Лидочка-то наша, оказывается, методично вела подрывную деятельность. Да так старательно, что в итоге уложила мать в постель.

Это было в воскресенье, мы как раз в музей собирались. На неделе-то Тоня внука из школы забирает, поэтому торчит в нашем районе, как привязанная. Только по выходным ее на большую прогулку и можно вытащить. Ну я с утра нарядилась, стучусь к соседке, а она открывает мне в халате и с неприбранной головой.

— Чего это, — говорю, — такое?

А она в слезы. Мол, прости – извини, заболела, никуда не поеду. Я сначала не поняла. Думаю: что она так причитает из-за какого-то музея? А речь-то оказывается вовсе не про музей, а про отпуск. Тут-то я и присела.

— Ничего себе история! А я как же? А на слонах кататься? А закаты на берегу океана встречать?

Тоня плачет, аж дрожит. И опять свое: «прости-извини». Мне и жалко ее, и злость берет. В общем, все я высказала, что про Лиду думала. А накопилось у меня немало! Тоня удивилась, плакать перестала, выпрямилась, и ледяным тоном — один в один, как дочь — мне отвечает:

— Ты бы своих детей рожала, да воспитывала, как следует. А меня учить не надо.

Ну я повернулась да ушла. Не хватало еще всякие гадости слушать.

В понедельник звоню в турфирму, а они говорят:

— Вы купили самый дешевый тур без страховки от невыезда, помочь ничем не можем.

Я тогда решила: да гори оно все синим пламенем, поеду одна, как всегда. А семейка эта ненормальная пусть сама свои денежки назад выколачивает.

Эх, лучше бы я сразу на Тоню не рассчитывала. Повелась на эти ее разговоры, будто меня жизнь не учила, что не надо от чужих планов зависеть. Да я бы никогда и не стала с ней эту кашу варить, если б не тот разговор… Тоня в очередной раз на судьбу сетовала, и между охами-вздохами призналась, что в детстве страшно любила фильм про Афанасия Никитина и родителям твердила: «Вот вырасту — тоже в Индию поеду!». А в конце так грустно добавила:

— Завидую я тебе, Женя! Сколько ты всего повидала, а у меня вся жизнь пролетела — дом, работа… Так никуда и не съездила.

Мне бы промолчать, а я давай зачем-то крыльями махать:

— Как жизнь пролетела? А что тебе сейчас мешает?

Вот и домахалась на свою голову.

***

Накануне вылета мне позвонила Лидия. Сначала я даже трубку снимать не хотела. А потом решила: ладно уж, так и быть, отвечу. Та плачет, говорить не может. Что она, что — мать: две рёвы-коровы. Еле толку добилась.

Оказывается, Тоня с тех пор, как мы поругались, с постели почти не встает, не ест, как следует, лежит и в окно глядит. Даже за Артемкой не ходит, а уж это у нее святое — при любом давлении в школу ковыляла.

— Евгения Эдуардовна, сходите к ней, пожалуйста. Помиритесь до отъезда, прошу вас. Так я за маму боюсь. Уж до того она расстроена, что вас подвела.

Куда деваться? Пришлось идти. Только я в магазин сначала забежала — за сладеньким к чаю. Лида-то разве принесет человеку что-нибудь духоподъемное? У нее даже ума не хватает сообразить, из-за чего мать родная тоскует.

… Пришла, обнялись. Тут и я чуть слезу не пустила, хоть это и против моих правил. Тоня хлопотать давай, чайник ставить, будто и не болеет вовсе. Уселись, пьем чай, молчим. А потом она и говорит:

— Ты прости меня, Женя за то, что я в прошлый раз сказала. Но ты к Лидочке несправедлива. Она — хорошая, добрая. Характер… да, знаю. Но мы ведь сами с Васей ее так воспитывали. В строгости, чтобы всё по правилам. Она маленькая была — годика еще не было — заболела серьезно… Я с тех пор переживала за нее страшно, чтоб не дай бог, чего дурного не съела, с качели не упала, не простудилась. А потом она в школу пошла… в ту же, где я работала. Я ей каждый день твердила: у тебя мама учительница, ты должна быть всем примером. Она у меня до одиннадцатого класса так и росла образцово-показательной, ни разу мне на нее не пожаловались. Мне порой даже не по себе становилось, ребенок всё-таки. С другой стороны, раньше так принято было, не то, что теперь, да и Вася меня поддерживал…  Но вот смотрю, как она Артемку воспитывает, и до того мне его жалко. Ничего парню нельзя — ни штаны во дворе испачкать, ни конфетку съесть, ни «тройку» схватить. Что ж за детство такое? Стараюсь хоть сама его побаловать, пока Лида не видит…

А я слушаю и думаю: вот зачем ты мне все это рассказываешь? Меня вообще-то больше беспокоит, что мне в Индии не с кем будет по душам покалякать, что на слоне меня никто не сфотографирует. И тоскливо мне так сделалось, прямо сил нет. Я и говорю:

— Слушай, Антонина, а ты ведь не такая и больная, а?

Она мне в глаза так протяжно посмотрела, помолчала. И вдруг мы с ней обе как рассмеемся.

— Поехали, ну что тебе терять? Если ты шибко болеешь, так все равно скоро помрешь. Напоследок хоть мечту свою воплотишь. А если здоровая, так и в Индии тебе не черта не сделается. К тому же мы будем ромом в безопасных дозах профилактироваться.

— Да я уж думала, но Лиды боюсь. Рассердится…

— И что? Сердитость ради заката на океане и потерпеть можно.

— Ой, не знаю, Женя. Тебе трудно понять… но… Лида… у меня ведь кроме нее и Артемки никого не осталось.

Конечно, куда уж мне понять такие вещи! Ладно, не буду к словам цепляться.

— Ну что она, твоя Лида, сделает? Что? Разговаривать с тобой не будет? В угол поставит? Нет. Покричит еще разок-другой — так нам с тобой не впервой. Вот ты бы что сделала, если бы она, когда маленькая была, в школе набедокурила? Убила ее? Из дома выгнала? Разлюбила навсегда? Да ничего б ты не сделала, поругалась бы и забыла. И если б твоя Лида была посообразительнее, она бы еще тогда это поняла... Выросла бы нормальным ребенком, который шалить умеет и другим не мешает.

Тоня снова обиделась, но промолчала. Как и я, больше не хотела ссориться.

— Слушай, — прервала я затянувшуюся паузу, — а ты ведь не всегда такая была, как сейчас. Говоришь, умела дочь в строгости держать. А сейчас что за детский сад «Василек»? «Ничего не знаю — не могу  — не умею, без дочки пропаду, как Лидочка скажет»…  А ведь можешь по-другому! Я в прошлый раз заметила, что ты за себя постоять умеешь.

— Умею… раньше умела. Когда Вася жив был, я ничего не боялась. Спокойно мне с ним было, надежно. Думала, всегда так будет… А потом… вот… не стало Васеньки. А при нем Лида ни на чем не настаивала. Отца она очень уважала, да и меня…

— Ну теперь все понятно.

— Что понятно?

— А то, что Лида твоя бедная разом отца и мать потеряла. То-то ей теперь так страшно жить на белом свете.

— Как мать потеряла? Вот она я. Видимся каждый божий день.

— Видеться-то мало… Сейчас ты мне, конечно, скажешь, что я в материнстве ничего не смыслю — мне об этом каждый первый напоминает. Но только даже мне ясно, что испуганная беспомощная девочка, которую ты последние пять лет изображаешь, в матери плохо годится, — я шумно выдохнула. Кажется, переборщила. Но Тоня не плакала и не злилась, а напряженно о чем-то думала.

— Ты говоришь, она боится, забота ей материнская нужна… Как же я могу уехать от нее на целых две недели?

— Oh, my God!

— Считаешь, можно?

— Сколько Лиде лет?

— Тридцать семь.

— Ну вот и подумай, можно ли ее одну с мужем и ребенком на четырнадцать дней оставить. А я пойду чемодан укладывать.

На прощание я глянула на Тоню, и поняла, что никуда она не поедет.

***

Я обожаю собираться в дорогу, но в этот раз всё шло наперекосяк. Настроения не было. Косметичку не нашла, хотя полдома перерыла, юбку любимую утюгом сожгла. Подумала даже: может, ну его, тоже дома остаться. Буду в этой Индии среди слонов слоняться, да на Тоню злиться. Хотела уж чемодан разбирать, да рука не поднялась. Как так: деньги уплачены, океан ждет, а я буду тут торчать. Нетушки, не дождетесь! Выпела кофейку, перевела дух и пошла в магазин за сырокопченой колбасой. Сама не знаю, зачем она мне понадобилась: не буду ж я одна в номере выпивать и закусывать.

Захожу, значит, в «Магнит», а там знакомое сиреневое пальто между полок мелькает — Антонина собственной персоной шоколадные конфеты выбирает.

***

Лидия сама вызвалась отвезти нас в аэропорт. Не успели в машину сесть, как у нее миллион вопросов. Не забыла ли мама шляпу, солнцезащитный крем, вторые очки, лекарства, паспорт, во сколько она будет отзваниваться по вечерам, не планирует ли связываться со всякими мошенниками и наркоманами… До того надоела — хотелось на ходу выйти, чтобы настроение перед дорогой не портила.

Тоня поначалу молчала, а потом вдруг и говорит:

— Знаешь, Лидочка, а я за вас больше переживаю. Мы-то ведь отдыхать будем, наслаждаться, а тебе придется как белке в колесе крутиться, каждый день за Артемкой в школу бегать, уроки у него проверять. Ты подумай, может, вам с Игорем тоже потом куда-нибудь съездить. Мы бы с Артемом без вас справились. Я уж и не вспомню, когда ты последний раз отдыхала…

Лида так растерялась, что даже спорить не стала.

А когда в аэропорту прощались, Тоня спросила, что Артемке можно в подарок привезти. Я думаю: ну всё, сейчас начнется получасовая лекция о вреде и пользе индийских товаров — так и на самолет опоздать недолго. Но Лида только развела руками:

— Что самой понравится, — она помолчала, собралась и выпалила с детской надеждой в голосе. — Мама, а мне купишь подарок? Помнишь, папа из командировок всегда мне что-нибудь привозил. Я хочу слона со слоненком. Знаешь, такого резного, из дерева, и чтобы попонка бисером украшена. Привезешь?